Узнав всё это, я, подойдя к глашатаю, говорю:
- Полно кричать! Вот тебе - и караульщик, посмотрим, что - за цена.
- Тысяча нуммов тебе полагается. Но послушай, малый, постарайся - это тело сына одного из важнейших граждан, от гарпий труп на совесть береги!
- Ты мне толкуешь глупости и пустяки. Перед тобой человек, которого сон не берёт, более бдительный, чем Линцей или Аргус.
Не успел я ещё кончить, как он ведёт меня к дому, ворота которого были заперты, так что он пригласил меня войти через калитку, и, отворив дверь в комнату с закрытыми окнами, указывает на матрону, закутанную в тёмные одежды. Подойдя к ней, он сказал:
- Вот пришёл человек, который не побоялся наняться в караульщики к твоему мужу.
Тут она откинула волосы, спадавшие наперёд, и, показав прекрасное, несмотря на скорбь, лицо, сказала, глядя мне в глаза:
- Смотри, прошу тебя, как можно бдительнее исполни своё дело.
- Не беспокойся, только награду соответственную приготовь.
Она поднялась и повела меня в другую комнату. Там, введя семерых свидетелей, она поднимает рукой покровы с тела покойного, долго плачет над ним и, взывая к совести присутствующих, начинает перечислять части лица, показывая на каждую в отдельности, а кто-то заносил ее слова на таблички.
- Вот - нос в целости, глаза - не тронуты, уши - целы, губы - неприкосновенны, подбородок - в сохранности. Во всём этом вы, квириты, будьте свидетелями.
К табличкам были приложены печати, и она направилась к выходу.
А я сказал:
- Прикажи, госпожа, чтобы всё, что для моего дела требуется, приготовили мне.
- А что?
- Лампу, побольше масла, чтобы до свету света хватило, тёплой воды, пару кувшинчиков винца, чашу да поднос с остатками ужина.
Тут она покачала головой и сказала:
- Да ты - в своём ли уме? В доме, где траур, ищешь остатков от ужина, когда у нас, который день и кухня не топится! Ты что же пировать сюда пришёл? Лучше бы ты предавался скорби и слезам под стать окружающему!
Она взглянула на служанку и сказала:
- Миррина, принеси лампу и масло, потом запрёшь караульщика в спальне и уходи обратно.
Оставленный наедине с трупом, я тру глаза, чтобы вооружить их против сна, и для храбрости напеваю песенку, а тем временем наступают сумерки, сгущаются, потом ночь и, наконец, мрак. А у меня страх всё увеличивался, как вдруг вползает ласочка, останавливается передо мной и смотрит на меня так, что я смутился от такой наглости в зверьке. Наконец говорю ей:
- Пошла прочь, тварь! Убирайся к мышам - они тебе компания, пока не испытала на себе моей силы! Пошла прочь!
Она повернулась и исчезла из комнаты. Но в ту же минуту сон погрузил меня на дно бездны, так что Дельфиец с трудом угадал бы, какое из нас, двух лежащих тел, - более мертво. Так, ничего не чувствуя и нуждаясь в караульщике, я будто бы и не был в той комнате.
Тут пение хохлатой команды возвестило, что ночь на исходе, и я проснулся. Охваченный страхом, бегу к трупу. Поднеся светильник и откинув покров с лица, я стал рассматривать каждую чёрточку - всё было на месте, как прежде. Вот и супруга в слезах и в тревоге вместе со вчерашними свидетелями входит и бросается на тело мужа, осыпает его поцелуями, потом при свете лампы убеждается, что всё - в порядке. Тогда, обернувшись, она подзывает своего управляющего Филодеспота и даёт ему распоряжение выдать вознаграждение караульщику. Деньги принесли, и она прибавляет:
- Мы тебе - признательны, юноша, и за такую службу мы с этой минуты будем считать тебя нашим домочадцем.
На что я, обрадованный поживой и ошалевший от золотых, которыми я побрякивал в руке, сказал:
- Госпожа! Считай меня своим слугой, и сколько бы раз тебе ни потребовалась наша служба, приказывай.
Домочадцы, проклиная предзнаменование и схватив, что под руку попало, набросились на меня, кто кулаком в зубы заехал, кто локтями в спину тычет, кто руками под бока поддаёт, пятками топчут, за волосы таскают, платье рвут. Так был я выгнан из дома.
И пока на соседней улице я прихожу в себя и, вспоминая всю неосмотрительность и смысл моих слов, сознаюсь, что заслуживаю ещё больших побоев, вот уже покойника, в последний раз оплакав и окликнув, вынесли из дома, и так как хоронили аристократа, то погребальная процессия проходила через форум. Подбегает тут старик в тёмной одежде, скорбный, в слезах, рвёт свои седины и, обняв погребальное ложе, восклицает:
- Вашим добрым именем заклинаю вас, квириты, и всем, что для вас - свято: заступитесь за убитого гражданина и покарайте невероятное преступление этой женщины. Это она, и никто другой, юношу, сына моей сестры, извела отравой, чтобы угодить любовнику и захватить наследство.
Так этот старец, то к одному, то к другому обращаясь, разливался в жалобах. Толпа начала волноваться, и правдоподобность случая заставляла верить в преступление. Одни кричат, что надо сжечь её, другие хватаются за камни, мальчишек подговаривают прикончить женщину. А та, обливаясь притворными слезами и клянясь, призывая всех небожителей в свидетели, отпиралась от злодейства.
Наконец старец сказал:
- Предоставим Провидению решить, где - правда. Тут находится Затхлас, один из первых египетских пророков, который уже давно за большую цену условился со мной на время вызвать душу из преисподней, а это тело вернуть к жизни. - И выводит на середину юношу в льняной одежде, в пальмовых сандалиях, с гладко выбритой головой. Долго целуя ему руки и даже колен касаясь, он говорит:
- Сжалься, служитель богов, сжалься ради небесных светил, ради подземных божеств, ради природных стихий, ради ночного безмолвия, ради коптских святилищ, и нильских половодий, и мемфисских тайн, и фаросских систров. Дай на миг воспользоваться сиянием солнца и в сомкнутые навеки глаза влей частицу света. Мы не ропщем и не оспариваем у Земли принадлежащего Ей, но, чтобы утешиться возмездием, просим о кратком возвращении к жизни.
Пророк, которого тронули эти мольбы, положил травку на уста покойнику, другую - ему на грудь. Затем, повернувшись к востоку, начал молча молиться Солнцу, поднимавшемуся над горизонтом, своим видом во время этой сцены, достойной уважения, подготовив внимание присутствующих к чуду.
Я вмешиваюсь в толпу и, став на высоком камне позади погребального ложа, слежу за всем. И вот уже начинает вздыматься грудь, вены биться, уже Духом наполняется тело. И мертвец поднялся, и юноша заговорил:
- Скажите, зачем, вкусившего уже от летейских чаш, уже по стигийским болотам плывшего к делам мимолётной жизни возвращаете? Перестань же, молю, и меня к моему покою отпусти! - Вот что сказал голос, исходивший из тела.
Но пророк сказал:
- Что же ты не расскажешь народу всё, отчего не объяснишь тайну твоей смерти? Разве ты не знаешь, что я могу заклинаньями призвать фурий и твои члены предать мучению?
Тот слушает это с ложа и со вздохом вещает народу:
- Чарами жены изведённый и обречённый на гибельную чашу, брачное ложе не остывшим ещё уступил я прелюбодею.
Тут эта жена, обнаглев, задалась мыслью опровергнуть доводы мужа. Народ бушует, мнения разделяются. Одни требовали, чтобы женщина сей же час была погребена заживо с телом мужа, другие говорили, что не следует верить словам трупа.
Но эти пререкания были прерваны речью юноши, так как, испустив ещё более глубокий вздох, он сказал:
- Дам вам доказательства своей правоты и открою то, о чём никто, кроме меня, не знает и не догадывается. - И указывает на меня пальцем: - Когда у моего тела этот караульщик стоял на страже, колдуньи, охочие до моей оболочки и принимавшие по этой причине разные образы, многократно пытались обмануть его усердие и наконец, напустив сонного тумана, погрузили его в забытьё. А потом они, не переставая, звали меня по имени, и вот уже мои застывшие связки и похолодевшие члены силятся ответить движениями на приказания магического искусства. Тут этот человек, живой, да только мертвецки сонный, ничего не подозревая, встаёт, откликаясь на своё имя, так как мы с ним называемся одинаково, и идёт вперёд наподобие тени. Хоть двери в комнату и были закрыты, однако там нашлось отверстие, через которое ему сначала отрезали нос, потом оба уха, так что он оказался изувеченным вместо меня. И чтобы замести следы, обманщицы приставляют ему сделанные из воска уши - подобие отрезанных - и нос, похожий на его. Вот он - перед вами, этот несчастный, получивший плату за увечье.
Я стал ощупывать своё лицо: схватываюсь за нос - остаётся у меня в руке, провожу по ушам - отваливаются. Когда все присутствующие стали указывать на меня пальцами и кивать головой, когда поднялся смех, я, обливаясь потом, ныряю между ног окружавших меня людей и бегу прочь. Но после того как я стал калекой и посмешищем, я не мог уже вернуться к домашнему очагу. Так, расчесав волосы, чтобы они спадали с обеих сторон, я скрыл шрамы от отрезанных ушей, а недостаток носа стараюсь спрятать под этим полотняным платочком, который прижимаю к лицу.
Когда Телефрон окончил эту историю, собутыльники, разгорячённые вином, разразились хохотом. Пока они требовали, чтобы было совершено возлияние богу Смеха, Биррена обращается ко мне:
- Завтра наступает день, считающийся с основания нашего города торжественным, потому что в этот день мы чтим весёлыми и радостными обрядами бога Смеха. Своим присутствием ты сделаешь нам этот праздник ещё приятнее. Как было бы хорошо, если бы и ты придумал в честь бога Смеха что-нибудь остроумное и забавное, чтобы мы поклонялись этому божеству ещё более преданно и верно.