Когда на следующее утро еще один часовой был найден со стрелой в горле, Бахун-Чи взяли. Любой Рорка — хороший лучник. Даже семилетний ребенок, даже семидесятилетний старик. Даже женщины, хотя им-то зачем? Бахун-Чи шел, возмущенно размахивая руками, что-то пытаясь доказать. Прошло не так много времени, и он уже не мог самостоятельно ходить, поднимать руки, зато больше не возмущался и ничего не доказывал. Он во всем сознался: в убийствах, в похищениях, в злоумышлении против Вождя — ему уже было все равно. Тем же вечером виновного привязали к лошадям и отправили в последнюю скачку по степи. Все были довольны, кроме членов семьи покойного, пытающихся притвориться призраками, чтобы не попасть под гнев Вождя.
Следующей ночью пропал младший сын Вождя, яростный Ун-Тобар-да, младший наследник. Никто не видел, как он выходил из своего шатра, даже жена, с которой он проводил ночь, ничего не слышала и не просыпалась. Небольшое пятно крови на ложе, вот и все следы. Этого оказалось достаточно. Вождь был в бешенстве, он самолично зарубил невестку — за то, что не смотрела за мужем, часового, стоявшего у палатки — за халатность, каждого третьего часового смены — в назидание. Головы катились с плахи, слезы — по щекам родных и близких, а колесо времени катилось дальше, не обращая ни малейшего внимания на дикие страсти дикого народа.
Следующим сняли головы ближайшей родне Бахун-Чи, всем взрослым мужчинам и женщинам, как главным подозреваемым, потом его близким друзьям, потом тем, кто посмел усомниться в праве Вождя карать и сеять смерть. Вождь мстил за любимого сына всем, до кого мог дотянуться. Весь день Рагги-Ро вместе с другими приближенными воинами вязали жертв, таскали их на плаху, выбрасывали обезглавленные тела. День длился вечно, ночь пришла избавлением. В племени назревал бунт, напряжение нарастало, гнев большинства копился как гной в нарыве, который грозил вот-вот открыться — нужен был только повод, легкий толчок, малейший пустяк.
А на утро исчез следующий воин и нарыв лопнул…
Солнце только начинало свою беспечную прогулку по небосводу, как весть о новой жертве со скоростью падающего на жертву сокола разнеслась по стойбищу. Трупы вчерашних невинных жертв еще валялись в сточной канаве, опухшие, растерзанные, а их знакомые, близкие и уцелевшие друзья вместо того, чтобы готовиться к смерти, брали мечи и готовили луки. Боро на Боро, кровь за кровь. И уже было неважно, что от руки убийцы погибло намного меньше, чем в последовавшей после этого междоусобице. И неважно, что Вождь остыл и не собирался убивать дальше. Даже выйди сейчас перед ними убийца — это уже бы ничего не изменило.
Рагги-Ро знал, что у него только один шанс выбраться из этой передряги живым — поддержать Вождя и утопить бунт в крови. Он окунулся в резню, как нырнул в воду. Потоки крови, ярко-красным ковром укрывшие полы шатров и постоянных жилищ. Десятки убитых, еще больше раненых, искалеченных, сожженные шатры, разграбленное, уничтоженное имущество.
Бунт утих сам собой поздним вечером. Большинство бунтовщиков уже вовсю кормили ворон, а сторонники Вождя, пьяные от боя, уже пресытились кровью убитых мужчин и плотью поруганных женщин. В эту ночь некому было вставать на пост и охранять покой тружеников меча и топора, победители упивались победой, а тела проигравших валялись неубранными. Их стащили в общую кучу на окраине поселения. Этой ночью выли собаки, лишившиеся хозяев, и пировали падальщики, собравшиеся на трапезу. Этой ночью исчез средний сын Вождя, великолепный Ун-Тобар-го, лучший наездник и лучший охотник.
Обнаружив исчезновение, Вождь вывел все племя на поиски. Всех, кто остался жив, невредимых, раненых, женщин, подростков, детей, калек. В этот раз лучшая собака Ун-Тобар-го смогла взять след хозяина. Дважды его теряя и дважды вновь находя, она довела воинов Рорка до глубокой землянки в дальней роще. Там были все жертвы, аккуратно уложенные штабелем, пересыпанные землей. И Ун-Тобар-да. И Ун-Тобар-го.
Опытные воины не стали сломя голову мчаться, чтобы обыскать небольшую рощу. Вместо этого Рорка стали расходиться кругом, охватывая ее в кольцо, а потом подожгли. Стояла жара, и деревья вспыхнули как сухая трава. Пока горел лес, воины с натянутыми луками ждали того, кто выйдет из пылающего огня. Выбегали звери, улетали птицы — били всех. Рорка не хотели рисковать, они не знали — кто стрелок, а ужас многих дней множил домыслы. Никто из рощи не вышел. Рорка стояли вокруг пепелища до ночи, а ночью остались в цепи, подведя собак, чтобы те не дали никому пробраться, воспользовавшись темнотой. Только под вечер следующего дня плотная цепь воинов смогла войти в еще пышущие жаром остатки рощи. Они не нашли никого, ни малейшего следа, везде были только зола, пепел, черные остовы деревьев, да многочисленные трупы животных. После этого смерти прекратились.
Прошло несколько дней, Рорка уже стали отходить от панического страха, а потом прилетела длинная черная стрела и отправила Ун-Тобара на встречу с братьями. Так Вождь остался совсем без наследника, ночью его же телохранитель перерезал ему горло, а утром Рагги-Ро не стал дожидаться того, кого выберут новым Вождем и в спешке покинул племя.
Когда через несколько дней черные тени сначала убьют его лошадь, обезоружат, а потом под мучительными пытками заставят его рассказать все, молодой воин племени Боро будет жалеть только об одном — что ему не нашлось места в той уютной землянке таинственного убийцы…
— Я шел маршрутом Келемара, я видел остатки той сгоревшей рощи. И его тело я тоже видел — оно лежало в глубокой землянке, распухшее, черное, все в ожогах. Понимаешь, мастер, иногда неважно, один ты или таких как ты много. Какая разница, сколько нас, если каждый будет готов даже в одиночку выйти против целого племени? Куаран силен не стенами, и мы идем защищать не стены…
День восьмидесятый. Неделя теплых встреч
Взвейтесь кострами.
На стене были все, кто еще мог ходить. Жители Валенхарра, ополченцы и стражники, старики и дети, мужчины и женщины. Почти три сотни пехотинцев Логора — копейщики, лучники и арбалетчики. И я — черная тень за спиной командира. Советник. Помощник. Идеолог. Самозванец.
Только капитаны знали, за кого я себя выдаю. Только капитаны точно знали, чьи идеи превращали Крепость Валена в крепость. Только капитаны знали — все, что успели сделать, — лишь малая толика от необходимого. Никто не верил в возможность победы. Удержать город? Невозможно. Выстоять против выходящей из-за пологого холма тьмы? Невозможно. Дожить до завтра? Как, если врагов столько?
Их было слишком много — угольно-черных фигур в последних лучах заходящего солнца. Они выстраивались в длинную густую полосу, которая продолжала вытягиваться, огибая периметр городских стен, и казалось, что нет ей ни конца, ни края. Глупо пытаться считать фигуры врагов, размытые контуры в неверном свете заката, но сейчас каждый человек на стене, на крышах самых высоких домов занимался именно этим — считал. Считал, если умел считать, или спрашивал тех, кто считал лучше него. Сбиваясь, теряя десятки, добавляя сотни, ошибаясь и начиная заново. Но одно становилось понятно каждому — врагов тысячи. У страха глаза велики. У большого страха глаза еще больше. И паника начинала бить людей сильнее усталости, лишать остатков и без того невеликих сил. Надо было запретить смотреть, только за всеми все равно не уследишь, а слухи и домыслы в любом случае хуже горькой правды.
Враг не таился, не скрывался — зачем? Им нечего было бояться в этом мире. Это не могучий север, окутанный тайнами, осыпанный славой и ратными подвигами рыцарей-Алифи. Это всего лишь юг, давно склонивший перед шаргами голову, ставший на колени, признавший сурового господина, пусть по какому-то недоразумению Рорка и не пришли в этот городишко еще сотню лет назад. Ничего, они пришли сейчас, чтобы забрать все.
Рорка не спешили. Зачем, если добыча все равно ждет, в ужасе затаившись и попрятавшись за ветхие стены? Пусть ждут, пусть молят своих богов, все, на что эти ничтожества могут надеяться, — быстрая смерть. Если, конечно, им сильно повезет. Рорка смеялись над врагами, пели походные песни, ставили шатры, разводили костры на виду городских стен и снова пели песни. Рорка радовались концу пути и возможности отомстить. Брать город с ходу, после долгой дороги, на голодный желудок, не дав жертвам в полной мере осознать свое безысходное положение, шарги не собирались. Тем более, что ночевать все равно лучше в походных шатрах, а не в каменных клетках.