Что остается воину, прикованному к земле и лишенному возможности ответить выстрелом на выстрел? Лежать и в бессильной злобе махать любимым мечом, теперь уже под хохот ничтожных? Вы пробовали махать так тяжелым клинком, не имея опоры, не глядя на боль в сведенных мышцах ноги, навалившуюся усталость, через затянувшие взор ярость и стыд? Нет? Старый Барчи полчаса не подпускал к себе забавляющихся обезьян в железных куртках, пока какой-то отчаянный рубака не рискнул и не сделал шаг. И в самый важный момент сил не хватило. Ничтожный, смеясь, выбил меч из дрожащей руки искалеченного Шен Ро.
Вы когда-нибудь складывали самые дорогие воспоминания своей жизни в потаенные карманы души, скрытые и никому не доступные, чтобы перебрать их только однажды — перед ликом смерти? Нет? Старый Шен Ро Барчи всю жизнь копил события, эмоции и победы. О да, ему было с чем встретить Демона Ту. Только каково же в самый важный момент понять, что все — песок, предательски убегающий между сведенных от усталости пальцев? Не знаете? Спросите у славного сотника Клана Заката, раздавленного и униженного собственной беспомощностью и живучестью, проклинающего одного задержавшегося по дороге к нему демона. Почему он не протянул руку раньше, в мгновениях славы, ярости и упоения битвой?
Шен Ро смотрел единственным глазом на смеющихся ничтожных, волокущих его избитое, изломанное тело по деревянным ступеням лестницы на второй этаж какого-то здания, и проклинал Демона Ту.
— Зачем он нам, у него даже языка, и того нет. — Меченый, скривившись, смотрел на прикованное цепями к стене тело. — Там полно пленников и целей, и полезней.
— Он раб, капитан. Ты просто не хочешь видеть. — Логор подошел ближе и пальцами прижал еще не до конца зажившее клеймо на лбу шарга. Меченый сморщился, пленник даже не повел единственным глазом.
— И что, командир? У шаргов рабы говорят не больше, чем сами шарги. А у этого еще и языка нет. Чем отвечать будет? Клеймом?
— Меченый, ты сегодня что пил? — Логор редко задевал капитана лучников, но в этот раз не сдержался. — Ты глаза-то разуй, лучник. Эти раны получены недавно — уши отрезали, язык отрезали, глаза, вон тоже нет, только дыра гноится — теперь он даже врагу не нужен. Он — раб, а не воин. Лошадиное дерьмо под ногами. А теперь посмотри на его куртку. Посмотри на ножны. На кинжал. Ты клинок его видишь? Это непростой раб.
В комнате нас было четверо — Логор, Меченый, я да высокий охотник из числа городских жителей, основным достоинством которого было знание языка Рорка. И пусть какого-то иного диалекта, но пленные его понимали, и он их худо-бедно понять мог. Выполнил ли свою задачу Тон Фог, посланный за помощью, было неизвестно, Варин свою выполнять был не в состоянии. Он до сих пор не оправился от ран и ожогов, разговаривать с ним было бесполезно — он попросту не отвечал на вопросы.
Мы проводили допрос пленников, только что вернувшись с поля боя. Зачистку почти закончили, хотя и оставался шанс нарваться на затаившегося где-нибудь за углом воина в рыжей стеганой куртке. Сейчас в городке гулять становилось опасно.
Это был не первый пленник. Их много попало к нам в руки — с жуткими ожогами после пожара, с переломами после пробежки по камням под летящими стрелами или «прогулки» по центральному въезду с последующим прессованием. Никто не пытался отвечать на вопросы. Старые и молодые, еще живые и уже уходящие за край, они все одинаково презрительно смеялись нам в лицо. Их не ломали ни боль, ни пытки, ни угрозы, ни обещания. Может быть, если бы подошел я и вспомнил растерзанного копейщика с черными крыльями, выжженными на груди, что-то бы поменялось — не знаю. Но насиловать себя еще раз я не мог. Еще два месяца назад — легко. Сейчас — нет. Все-таки что-то стало меняться во мне самом. Сквозь боль и кровь, смерти вокруг, ранения и испытания, через вспышки ярости и гнева, страха и ненависти, стали пробиваться и другие чувства. Этого не могло быть, и это было.
Надо быть честным перед собой, эмоции не помогут мне на моем пути, но выбирать поздно. Человек остается человеком или превращается в зверя. Я не стал подходить к пленникам и выжигать их ответы болью горящей в руках плоти. Не ради них, кто они мне? Ради себя. Потому что мне здесь жить. Эта простая мысль все еще невыносимо терзала сердце, но с некоторых пор я перестал ее избегать.
Вот и сейчас я не подходил близко, а просто смотрел на избитого и не потерявшего сознания шарга, на красивый Роркский клинок и пытался сложить мозаику чьей-то судьбы, чтобы понять картину.
— Стой, — глядя в единственный, задернутый поволокой боли глаз Рорка, Логор продолжил, приказав жителю Валенхарра переводить. — Ты знаешь, кто мы?
Откуда охотник из такого захолустья, как крепость Валена, мог знать Роркский, и главное, зачем ему это надо? Эти вопросы еще ждали своих ответов. Но потом, все менее значимое — потом. А сейчас — шарги под стенами. Пройдут часы, максимум — дни, и они снова пойдут на штурм. Только в этот раз Рорка будут готовы и останавливать нам их нечем.
— Ты знаешь, кто мы?
Тишина и тот же ничего не выражающий мутный взгляд.
— Мы встречались? Недавно, на дороге к этому городу?
Во взгляде старого Рорка что-то изменилось, но слишком мимолетно и призрачно, чтобы можно было прочитать возникшие эмоции на непривычном лице.
— Значит, ты помнишь. — Логор склонился прямо к лицу. — Мы нашли тела других, таких же безносых и безглазых. Они все были с тобой?
Тишина в ответ, вопросы падали в пустоту, не отражаясь во взгляде пленника.
— Ты был их командиром. — Не вопрос, утверждение. — Ты сделал все, что мог. За это тебе отрезали язык и уши?
Кривая усмешка зазмеилась по искореженному лицу Рорка. Он слышал и понимал, и это имело значение.
— Он не был их командиром, — я подал голос, и догадки тут были ни при чём. — Если верно то, что ты мне рассказывал о Клане Заката, ни один командир не увел бы шаргов, не дав возможности отомстить. Сколько бы их не осталось в живых.
Логор развернулся ко мне.
— Это правда. И почему они тогда ушли?
— Варина бы сюда, он бы быстро нашел причину. — Меченый достал короткий кинжал и стал чистить ногти. Лучнику было скучно. — Тот тоже знаток Рорка.
— Капитан, ты решил сегодня мое терпение проверить? Ты думаешь, мне одного выскочки мало? — Кивок в мою сторону. — Так он хоть Высшим назвался, да какие-никакие права на это имеет. А ты что? Короче, или сиди тихо и не вмешивайся, или вылетишь отсюда со своим ножиком. И оружие убери, раздражает.
Меченый сконфуженно убрал кинжал.
— Командир, ты чего завелся? Я ж чего? Я ничего, надо молчать, буду молчать. Да мне ж после боя помолчать — вообще за счастье. Ладно, я что сказать-то хотел. Толстяк бы заявил, что они просто побоялись.
— Дозаявлялся твой толстяк уже. Все. Теперь лежит, язык проглотил, слюни пускает, — отрезал Глыба. — Для шаргов умереть в бою — за счастье. А про страх ты мне вообще лучше не напоминай. Сообщать о нашем отряде тоже смысла не было. Кому мы были нужны, три сотни оборванцев? Нет, Меченый, они увозили командира, я тебе говорю. Живого.
— Может, тело?
— Нет, тело тоже никому не надо, у них к телам отношение простое. Раненого и кого-то очень важного. Абы кого не увезли бы. И вообще, думайте, вы ж у меня теперь советники, почему я должен думать?
Постояли, подумали, помолчали. Логор, так ничего и не дождавшись, продолжил сам.
— Хорошо, допустим. Что они должны были делать? Нас преследовать да убивать по одному — замучились бы мы тогда тела жечь. Вот, а они вместо этого сразу ушли. Я думаю, торопились довезти.
— А носы и языки все равно порубали, — одному думать хорошо, но вместе все равно удобнее.
— То-то и оно, — и Глыба, вновь наклонившись к пленнику, вкрадчиво спросил. — Что, не довезли?
Меченый хмыкнул, толмач добросовестно перевел, Рорка дернулся в своих цепях. Ненависть затопила черный глаз, шипение вырвалось из-за упрямо сжатых губ.