Он смотрел на меня, и злая усмешка вновь перерезала пятнистое от побоев лицо. Шарг, даже скованный, искалеченный и обреченный, все равно презирал нас.
— Я не сказал тебе, что будет, если ты не ответишь на вопросы, шарг. Мы пробьем тебе уши, и ты провалишься в вечную тишину. Ни одного голоса вокруг, шарг. Ни походных песен, ни ржания лошадей, ни звона мечей. Потом мы выколем тебе последний глаз, и ты провалишься во тьму навсегда. Ты никогда не увидишь друзей. И врагов. И степь. И своего коня. И себя. Но и это еще не все. Тебе отрубят пальцы обеих рук. Чтобы ты не смог взять в руки меч. Никогда. И ложки. И кружки. И развязать себе штаны ты не сможешь. Ты слышишь меня, старик?
Злая усмешка все так же змеилась по лицу пленника.
— Ты не дослушал меня, Рорка. Ты не услышал самого главного, — я всмотрелся в морщинистое лицо пленника и продолжил спокойно, почти равнодушно. — Мы сделаем подарок, оставив тебе жизнь.
Улыбка поблекла на лице пленника и заиграла на губах Логора.
— Тебя разденут и привяжут к лошади, Рорка. Я лично нацеплю на твою шею табличку с единственным словом, и это будет слово «Спасибо». А потом тебя отправят назад, к твоим друзьям, чтобы они могли посмотреть на твою храбрость, оценить твой подвиг. Смотри на меня, воин. Я думаю, ты мечтал о мести и смерти, когда тебе резали язык и ставили клеймо? Ты ошибся, не будет ни мести, ни смерти — тебя и сейчас не убьют. Думаю, смерти придется еще задержаться. И могу спорить, что надолго.
Я не стал смотреть на эмоции шарга, я отвернулся и шагнул к столу. Меня тошнило от самого себя. А Глыба достал нож, срезал длинную тонкую щепу и повернулся к пленнику.
Шарг даже не дернулся, когда кровь тонкой струйкой потекла из правого уха. Только закрылся единственный глаз, и улыбка растворилась в морщинах лица.
И вот тогда Логор тихо поднял со стола чужой клинок, подошел к пленнику и аккуратно вложил в его правую ладонь, прикованную к стене. Единственный глаз пленника распахнулся, Рорка захрипел, оскалился, кожа лица натянулась, но меч в ладони не сдвинулся ни на сантиметр. Шарг. Сталь.
Шаг. Удар, удар, блок. Щита нет, вместо него лезвие верного клинка уводит в сторону оружие врага. Снова шаг и удар. Противник опытен, уверен в себе и силен. Неожиданно силен для ничтожного, но сотника такими вещами уже не удивить. Что такое один сильный ничтожный по сравнению с унижениями последних битв? Глядя на уверенные движения человека, Шен Ро понимал, что привычный мир изменился, и не жалел о том, что не увидит всех перемен.
Нет сил уклоняться от выпадов врага, поэтому блок, еще блок и удар. Каждый короткий отрезок схватки старый Барчи заканчивал ударом. Потому что в защите нет смысла — хромой, одноглазый, избитый, он все равно не удержит веер атак противника. А тот танцует вокруг — опасный и быстрый. Слишком быстрый для ничтожного. Для человека. Глядя на врага, сотник неожиданно для себя понял, что ничтожный — это кто-то другой, слабый, трусливый, прячущийся за спины друзей, а не этот могучий воин с мечом в руке и стальным взглядом почти черных глаз.
Шаг в сторону и вновь удар. Сломаны ребра, повреждена нога, затекли руки — неважно. Выжить в этой схватке? Нет такой цели. И поэтому в следующий раз Шен Ро сознательно пропустит выпад врага для того, чтобы выбрать дистанцию и нанести ответный удар. Потому что сейчас счастье не в том, чтобы сохранить свою жизнь, а в том, чтобы забрать чужую. И не вина сотника, что противник оказался готов и последний удар так и не достиг цели.
Шен Ро Барчи смотрел на проклятого человека и видел в его глазах улыбку Демона Ту. Он все же пришел. И это здорово. Когда чуть позже лезвие чужого клинка войдет в грудь лежащего на полу сотника, он умрет, чувствуя в руке холодную сталь, радуясь смерти, так и не вспомнив про любимую шутку.
Поздний вечер — это время, когда день уже устал от вахты, но темнота еще не окончательно окутала мир. Звезды только начинают зажигаться на небосклоне, а предметы — растворяться во мгле. Это время теней, и тени в этот вечер вышли на охоту.
Одиннадцать едва заметных черных фигур скользили по темному покрывалу равнины к угловой башне Куарана. Десять фигур растворялись во тьме, не издавая ни звука. И только одна тень оставляла за собой шорохи травы, скрип мелких камней и шуршание песка. Увы, Мастер заклинаний — не карающий, у него иные достоинства и другое предназначение. Бравин сжимал зубы, задерживал дыхание, но все так же оставлял за собой полосу звуков. Ничего, стены высокие, звуки тихие, шепот волн Аюр скроет остальное. А если не скроет… Два звена карающих закроют его от опасности, потому что сейчас их время. Его время придет позже.
Одиннадцать теней, слившись с наступающей ночью, вошли в черную холодную воду. За спиной осталась высокая Причальная стена, защищающая Куаран со стороны реки. Впереди, на противоположной стороне искусственно суженного русла Аюр тоже стена и угловая башня внешнего периметра западной крепости — Куаран не случайно называли бабочкой. Две крепости города лежали на разных берегах великой реки, словно два крыла, одинаково мощные и грозные.
Однако не крылья Бабочки Востока манили теней, а ее каменное сердце. Высокий форт суровой громадой поднимался прямо из черного зеркала Аюр, разделяя великую реку на два потока. Самая неприступная часть крепости, самая неуязвимая, самая важная. Когда восточное крыло Куарана подвергалось атаке, подкрепления и провиант поступали из западной крепости — паромами, если Аюр контролировали Алифи, или с помощью канатов, соединяющих крепости с центральным фортом, если паромы отправлять было опасно. Сейчас под стенами города-бабочки стояли отряды Римола, а по стальным канатам между фортом и восточной крепостью курсировали небольшие кабинки с грузом и воинами Ордена.
Центральный форт, огромная мрачная туша из камня, возвышался впереди. О его неприступные стены флегматично разбивала волны река, отступаясь и унося их дальше, вниз по течению. Самое неприступное место в крепости выбрали карающие для входа. Потому что в любой силе таится слабость, нужно только уметь ее видеть. И знать. Карающие видели. И знали. А Мастеру заклинаний оставалось только плыть вперед и не задавать вопросы.
Стены форта, сложенные из гладких булыжников, возвышались над пловцами. Нет в них входа. И выхода в них тоже нет. Как нет ворот, дверей, калитки. Даже окон на нижних ярусах, и тех нет. Только камень — мокрый, скользкий, плоский, покрытый темным мхом. И подниматься по плотно пригнанным скользким камням нужно до ближайшего проема узкого окна — на высоту нескольких десятков ростов взрослого Алифи. Невозможно — для воина, но не для удачливого лазутчика. Строители, возводившие крепость, сделали раствор, что скреплял кладку, чрезвычайно прочным — он не поддавался ни ножам, ни кинжалам, ни крюкам. А в немногочисленные естественные зазоры между камнями закладывались битое стекло и острые лезвия, чтобы неосторожного шпиона ждали неожиданные и неприятные открытия. Острая сталь и тонкое стекло срезали плоть вместе с надеждами и желанием добраться до верхних ярусов каменной башни.
Некуда зацепить веревку, невозможно загнать крюк, не подвести таран и не поставить лестницу. Форт был неприступен для врага. А для друга? А для хозяина?
Ллакур, одевший кожаные перчатки, уверенно стал обыскивать подножие каменной громады, пока не нашел небольшой камень, отличающийся правильностью форм. Камень и камень. Только над ним на высоте полроста взрослого Алифи Ллакур показал небольшой незаметный уступ, достаточный для того, чтобы закрепиться рукой. А еще один правее и на локоть выше. Карающий стал подниматься, медленно вытягивая свое длинное тело из холодных объятий негостеприимной Аюр. Еще одно движение, и рука вцепилась прямо в осколки стекла, Алифи подтянулся и поднялся выше. Невредимый.