— Вот и безрукий пришел, чет долго ты, — Меченый выковырял пробку из очередной матовой пузатой бутылки и начал разливать вино в такие же пузатые бокалы. Мода у них, что ли такая, на пузатую посуду. Вроде как, если пузатая, значит богатая. Прикинув, что в этой теореме есть некоторый смысл, буркнул в ответ и пригласил даму к столу.
— Куда лезешь, это место для девушки. А ты дальше, на край садись, чтоб я тебя достать не мог, — Глыба уже нарезал мясо и принялся разделывать какую-то некрупную птицу, жареную с мелкими, даже на вид кислыми яблоками. — Я твою рожу видеть уже не могу. А вот подруга у тебя красивая.
Он озорно подмигнул Таке, та моргнула в ответ и несколько озадаченно посмотрела на меня.
— Не бойся, наш командир обычно страшнее. Это он еще человечины не пробовал, — добавил капитан лучников и взял бокал в руку. В его крепких ладонях стеклянный бокал казался недоразумением, так и виделось — неосторожное движение и тонкое стекло лопается, а вино разливается на белоснежную скатерть.
Я представил Таку командиру, Меченый доразливал свое вино и мы стали рассаживаться. Скажем прямо, видел я в своей жизни блюда и побогаче, и повкуснее, но в тот момент собрать все это в разрушенном, разоренном городе было равносильно чуду. Меченый расстарался, а может, заставил кого-то расстараться.
Мясо, лежащее на тарелках рядом с тушеными овощами, было с пережаренной корочкой, я такое, если честно, не особо уважаю, но не скажешь же «официант, я за эти угли платить не буду. Принесите другой кусок, порумянее». Так и представил, как Глыба метнулся подрумянивать мне другой кусок. В вариантах меня же самого подрумянит. Нет, мне и так хорошо.
— Конина? — судя по ошарашенному виду всех за столом, я спросил что-то не то.
— Конины хочешь? — спросил Логор. — К воротам сходи пожуй, там она на углях запеченная, думаю, еще не испортилась, в самом соку. И Рорка попробуй, их зажаренных тоже полно. Правда, собаки их могут не отдать.
Меня чуть не вытошнило, как представил.
— А мы, когда сюда шли, посмотрели, — похвасталась соседка Логора, темноволосая девица с узкими, восточными чертами лица. — Скажи, Тая?
— Тебе хорошо говорить, ты Рорков раньше видела, а я хоть одним глазком взглянула. Образины жуткие, да, милый?
Меченый хмыкнул и, заключив бокал в клетку из пальцев обеих рук, поднялся. Любой священник умер бы от зависти, глядя на покорного капитана.
— Первая — за свет.
— И чтоб не спозаранку, — ляпнул я, но бокал в руки взял. Не хватало только в последний вечер разборки устраивать.
— Ну, тебе виднее, — примирительно ответил лучник и одним глотком оприходовал весь бокал.
Вино оказалось белым, крепленым и редкостной кислоты. Ничего, я крепленые уважаю, даже кислые. Не успело пройти легкое тепло от первой порции, как Меченый стал разливать заново, после чего снова встал и продолжил.
— Первые три подряд, как повелось.
— Как? А можно я буду по чуть-чуть? — пискнула Така.
— А смысл? У нас вина много, Высшие помогли. За них и выпьем. За Высших.
Все встали, встал и я. И опять ляпнул:
— За меня, значит, — и выпил до дна.
Логор ругнулся. А потом неожиданно даже для меня выдал:
— Значит, за тебя.
И выпил. До дна. Вот, кажется, мелочь, а на душе теплее.
— А третий я скажу, — я не знаю, за что здесь принято поднимать третий тост, но у меня третий тост за любовь. Традиция, все же. А то, что прежние традиции должны были остаться в том, потерянном мире, так кому, кроме меня это решать?
— За любовь, — но выпить не успел, Меченый добавил быстрее:
— И чтоб побольше, — и осушил до дна свой бокал.
А Логор хохотнул:
— Вот за это и дважды можно выпить.
И мы выпили еще раз за любовь, начав вторую бутыль. А потом я учил их пить на брудершафт, играть в бутылочку и целоваться по-французски. Командир танцевал замысловатый «танец с красоткой», посадив темноволосую Анату к себе на правую руку, а Меченый отбивал ритм пальцами по столу. Ему помогали звон пустых бокалов и я, у которого еще в детстве медведь здорово потоптался на ушах. А девчонки подпевали что-то незнакомое. Получалось все вместе здорово, бездарно и весело.
Мы танцевали вокруг стола их странные танцы, больше напоминающие пляски каких-нибудь пропавших народов вокруг добычи. Меченый вытащил из блюда яблоки, отошел к двери и стал оттуда бросать их обратно к остаткам так и неопознанной, но вполне себе вкусной птицы. На спор. Опытная рука ни разу не дала сбой, все метнув точно в цель, после чего лучник авторитетно заявил, что выпили мало, а Логор разделся до пояса и полез на стол танцевать отступные. Угорев с новоиспеченного стриптизера, я показал как танцевать вальс, и оказалось, что кружится в вальсе без музыки не многим хуже, чем под аккомпанемент фортепиано с оркестром. А на десерт был дуэт Меченого с Таей.
Когда поздно ночью мы расходились по комнатам, я неожиданно осознал, что впервые за долгие месяцы этого кошмара куда-то отступили и боль, и горечь, и желание «разрушить этот мир до основания, чтоб затем».
И в кои-то веки вино возвращалось не грустью в глазах мужчин, а надеждой в глазах женщин. Потому что бывают взгляды, распахивающие пропасть под твоими ногами, а бывают такие, что поднимают тебя над пропастью.
А потом были трепещущие язычки пламени высоких свечей, две тени, обнимающие друг друга на фоне желтой стены и вылинявших штор. И были мягкие касания нежных рук, соленых губ, мокрых щек. И нежности этой ночью было намного больше, чем страсти.
Она заснула, положив свою голову на мое плечо. Я смотрел на нее, слушал тишину, и невольно рождались строчки.
Бравин бросил беглый взгляд на пустой каменный коридор и два человеческих тела, лежащих в углу. Нижний жилой ярус, внешняя галерея, он был здесь неоднократно. В детстве его много раз ловили в этом коридоре — забравшись на узкий подоконник, он воображал себя великим полководцем и величайшим магом, отражающим нашествие Рорка. Но вспоминать некогда, и умиляться детским фантазиям — тоже. Карающие уже скрываются за поворотом и только он и Малый, с нетерпением делающий ему знаки, еще задержались. Прятать тела никто не стал, в пустом длинном коридоре попросту негде, а выбрасывать в окно — шумно. Трупы просто забрали с собой, чтобы бросить в ближайшем темном углу.
А дальше — по боковой лестнице, ярус за ярусом, наверх к залам, где распределяют грузы. Только вперед, перепрыгивая через ступеньки, перешагивая через трупы. Нижний зал служил для приемки кабин, отправленных из башен на крепостных стенах. Там кабину снимали с железных тросов и переносили на большую открытую площадку, которая на канатах поднималась вверх. Тяжелая работа, выполняемая заключенными, лишь немногим менее изматывающая, чем рудники. Люди брели по кругу, наматывая канаты на барабан, и тяжелая конструкция с грузом поднималась наверх, люди поворачивали в обратную сторону, и площадка опускалась вниз. С утра до вечера, или с вечера до утра. Изо дня в день. Из года в год. Но некогда сочувствовать младшим и думать об устройстве мира.
Алифи, управляющий разгрузкой, умер быстрее, чем понял, что происходит. Он мог быть сторонником узурпатора или, наоборот, искренне желать ему смерти — не важно. Некогда уточнять политические пристрастия — он должен был умереть, чтобы воины за городской стеной могли жить. Заниматься убийством работников бессмысленно, бесполезно, но главное долго. Они уже разбежались по залу в поиске укрытий — пусть. Они не позовут на помощь, от них этого никто и не ждет.
Не обращая внимания на убегающих людей, карающие собрались на площадке, возле оставленной без присмотра кабины. Ллакур подал сигнал, дернув канат — где-то наверху защелкали кнуты, и заключенные двинулись по кругу, поднимая опасный груз. Тяжелее, много тяжелее обычного.