— Мне нужен ты, Обезьянамор. И твои товары мне тоже пригодятся. Но товары потом, а пока мне нужен рассказ о том, как тот кинжал попал в твои грязные руки. И я готов подождать, пока ты будешь говорить.
Рассказ? Кинжал? Все это ради нескольких пустых слов? Бешеная гонка, загнанная лошадь и Мышок с пропавшей девушкой — только плата за нежелание поговорить? Нет, это не мир, это сплошной фарс.
— Нет, Рорка, так не пойдет. Если хочешь говорить, переходи на мой берег, кричать через реку я не буду, и приготовься платить — я не рассказываю истории просто так. Да, идти к тебе не предлагай, не пойду.
Рорка фыркнул.
— Ты забываешься, обезьяна, я могу убить тебя легко. Твой лучник и твои жалкие умения тебе не помогут. Ты это понимаешь?
Убьет? Счас. Таррен-Па не похож на того, кто отдается воле чувств, забывая о выгоде. Какая ему выгода от моей смерти? Дурная обезьянья голова, которую он сможет выставить на обозрение? И брать деньги за просмотр? Убивать меня глупо, к тому же моя смерть лишит его будущих выгод.
— Понимаю. Хорошо, ты меня убедил, можешь оставаться там, почтенный. Только платить все равно придется. Я расскажу тебе то, что ты хочешь, но мне нужны две лошади, мой воин и та рабыня, которые пропали из-за тебя, Таррен-Па. Я за них платил, а значит, они должны быть здесь.
Рорка вскинулся.
— Ты совсем потерял голову? Дурная обезьяна, где я возьму тебе ту рабыню? Она так и осталась лежать в лесу. И две лошади — это перебор за пару слов.
Раз торгуется, значит, ему что-то нужно. А раз так, значит, он готов платить — простая логика, и какая разница, Рорка ты или человек. Таррен-Па был мне понятнее прочих, он слишком сильно напоминал мелких дельцов моего мира.
— Не две, три лошади, почтенный. Одну ты мне должен и так. И у меня есть время, воина и рабыню я подожду.
Рорка вскипел.
— Кто так торгуется? Ты растерял остатки мозгов? Мне проще прибить тебя здесь, чем искать по лесу твою рабыню. Одна лошадь — моя плата. Или смерть. Выбирай сам, обезьяна, и не тяни время.
Я снова поднялся на ноги. Я готов умереть. Я пришел сюда за этим. А получив нужную информацию, он все равно может меня убить, а потом еще успеет догнать остальных беглецов.
— Смерть? Зачем мне смерть? Но из уважения к тебе я повторю. Мне нужен мой воин. Я прошел с ним слишком многое, чтобы оставлять его в твоих руках. И моя рабыня, стоившая мне слишком дорого. И еще три лошади. И это последняя цена, Таррен. Не нравится? Вот он я, а вот твой шаман, что легко сравняет меня с землей. Но если он вдруг, ты только представь, вдруг не успеет, ошибется, я заберу твою жизнь. Или мой лучник заберет. Решай, Таррен. Или сделка, или не будет никакой сделки.
И я, не разворачиваясь, шагнул назад к полосе еще не полностью облетевших деревьев, стараясь не пропустить мгновения. Потому что рорскский шаман размажет меня по берегу ручья, даже не сильно напрягаясь, но я все-таки попробую успеть. Не закрыться, так нет шансов, а ударить раньше. Как тот старый одноглазый Рорка, что бился с Глыбой в Валенхарре. И пусть у него не получилось, возможно, получится у меня.
Таррен-Па что-то коротко обсудил с шаманом, не отводя от меня взгляд, а потом ушел к лесу, бросив мне напоследок:
— Ладно, ты получишь своего солдата. Это не плата. Рабыню искать по лесу я не буду — она уже испорченный товар, хочешь ее искать — ищи сам. И я дам тебе две лошади. Две! Но взамен в следующий раз ты будешь платить за рабов дороже, гораздо дороже, ничтожный. Ты выиграл медь, а потерял золото. — И скрылся за занавесью ветвей.
Ходить по краю пропасти страшно в первый раз. И во второй. И в третий. Но рано или поздно приходит время, когда бездна под ногами перестает пугать, а начинает манить. Опасностью. Преодолением. Победой. Я знаю, что когда-нибудь ошибусь, возможно, это случится скоро. Возможно — завтра, но точно не в этот раз. Потому что в этот раз Таррен-Па пришел не убивать, а пугать, а еще — делать деньги. И для этого ему необходима информация, пусть даже приукрашенная или неполная. Таррен-Па не дурак, все отлично понимает, он заработает на ней всяко больше жалкой обезьяны и двух взмыленных лошадей.
Нужно совсем немного времени, чтобы беглецы стали недосягаемы, а значит, в любом случае, все не зря. Меченый посмотрел мне в глаза, а потом хмуро хлопнул по плечу и произнес: «Прям, орел». Странные ощущения, словно медаль на грудь повесили, — и я, расправив плечи, ответил: «А то».
Копыта уставших лошадей месили грязь. Недавние дожди смешали серую землю с золой и пеплом, превратив ее в черную кашу. Никто не задавался вопросом, откуда здесь пепел — весь мир превратился в пепелище. Одним клочком земли больше, одним меньше — удивляло другое. Откуда в этом, обычно засушливом краю в это время года было столько дождей? Словно само небо топило мерзость происходящего слезами.