— Извини, забыл. Ты, наверняка, и за мамой следил?
— А как же, по ночам. Особенно когда папа приезжал. И знаешь, что я тебе скажу? Это непередаваемые воспоминания. Папа у меня был прямо огонь.
— Ладно ты, с папой своим. В общем, я склонен думать, что Геррик нас боится. Вот только почему? Думаю, лаорец знает что-то очень важное. Энгелар это понимал, поэтому к Владыке нас и не допускали. Чего союзники опасаются? Что мы можем узнать сами? И что тогда изменится?
— Это только вопросы, Бравин.
— Нет, это не просто вопросы, это второй повод задуматься. Пойдем дальше. Ллакур ночью с боем прорвался к Роднику в шатер.
— По крайней мере, он так говорит.
— Да, он так говорит, но я ему верю. Если не верить другу, то кому тогда верить? Он зарезал двоих Алифи и проскользнул внутрь. Владыка оказался жив, но без сознания, и привести его в чувство Ллакуру не удалось. Зная его способности, уверен, что не удалось бы никому. Теперь, что произошло на утро?
— И что произошло на утро? — вздохнул Карающий.
— Чего-ты вздыхаешь, сам же просил рассуждений, теперь терпи.
— Да я терплю, терплю, ты не отвлекайся.
— Хорошо, на чем мы остановились?
— На утре.
— Да. На утро не произошло ничего. Просто убрали трупы и поставили новых часовых.
— Только больше.
— Да не важно, что больше, это мелочи, намного важнее другое. Мы главные подозреваемые, имевшие повод, средства и время. Но нас никто никуда не вызывает, не допрашивает, все тихо и мирно, будто и не было ничего. Дальше буду предполагать — Геррик знает, кто это сделал, не может не знать. Понимает, что убийца входил в шатер и видел Энгелара без сознания. А значит, убивать больше нет смысла. Мы все видели, узнать ничего не смогли и больше не опасны.
— А вот это уже твои фантазии. Смогли — не смогли, опасны — не опасны.
— Хорошо, — поневоле согласился Бравин. — Попробуем иначе. Есть что-то, чего мы не знаем, но знает Энгелар, что-то, что может превратить лаорцев из союзников во врагов. Мы прорываемся к нему, но Владыка в таком тяжелом состоянии ничего нам рассказать не может. Очевидно, что пробившись к нему через трупы, мы дали знать, что происходящее нас не устраивает, что мы ищем ответы на вопросы. Значит, мы попробуем еще раз, и пять рыцарей остановят нас не больше тех двоих. Но Геррик ничего не предпринимает, а о чем это говорит?
— И о чем?
— О том, что, сколько бы мы не пробивались в этот проклятый шатер, Энгелар нам ничего не расскажет. Я вижу только такой ответ. Его специально будут поддерживать в состоянии овоща. Это следующая вводная. Дальше…
Бравин перевел дух, поплотнее укутался в плащ, благо ветер давно стих и мерный шаг лошадей не сильно мешал разговаривать.
— Итак, дальше. Энгелар знает что-то важное, но сказать не может. Впрочем, и раньше не особо стремился — мог бы уже десяток раз дать знать, но не дал. Значит, либо не видел смысла, считал, что помочь мы ничем не сможем, либо чего-то боялся.
— Родник не умеет «бояться», дружище.
— Тот Родник, которого мы знали в Куаране, не умел бояться. Тот Родник, которого мы оставили за спиной, жил страхом, по крайней мере, у меня такое ощущение. А я, Малый, верю своим ощущениям. Но продолжим. Энгелар нам не поможет. Переубедить Владыку не получится — он не в состоянии говорить, а среди нас нет лекарей, способных побороть недуг. Значит, остается Геррик. Но к нему не прорваться даже нам. Да и что делать, если прорвемся? Пытать? Не забудь, он ведет войска нам на помощь и без него они уйдут к демонам, а не на битву с Рорка. Значит, Геррика мы заставить отвечать на наши вопросы также не можем. Тупик?
— Тупик, — согласился Карающий.
— Не совсем, — возразил Бравин. — Понимаешь, когда мы пришли в Валенхарр, Владыка отдал вешателям Геррика всех жителей, но их командира забрал себе. Самого виновного, самого опасного приказал оставить в живых. Почему? Подумай, он — Хрустальный Родник, справедливый, честный, достойный, — пожертвовал детьми и стариками, а сохранил жизнь убийце. Что в этом преступнике такого особенного? Важного? Я уверен, что знаю ответ на вопрос, потому что я вспомнил имя этого капитана. Логор. Мы слышали его раньше — там, на берегу Аюр. Это командир человека, которого Владыка искал. Ради которого отправил нас на переправы.
— Тот человек давно мертв, ты сам это говорил.
— Возможно, вот только Энгелар считал иначе. И кто-то сначала уничтожил сотни Рорка в Валенхарре, а потом убил Алифи. Понимаешь? Дезертиры не воюют с врагами, а герои не убивают спасителей. Я думаю, этот человек — ключ. И он, возможно, рядом, так почему бы не проверить, тем более, что Владыке мы пока ничем помочь не можем, а просто ждать и ничего не делать — опасно.
— Но мы там уже были и никого не нашли.
— Мы не искали, а сейчас поищем.
Всюду горел огонь. В окнах нелепых каменных домов, в проемах неказистых ворот, на шпилях почерневших минаретов. Пламя рвалось к небу, унося жизни горожан жадными струйками черного дыма. «Это пепел и копоть», — сказали бы глупцы. «Это Тьма забирает свои жертвы», — удовлетворенно выдохнул Инаро Тун, рубящийся по левую руку Шин-То.
Всюду раздавались звуки. Гортанные крики палачей из Клана Заката и хриплые, дикие вопли обезумевших ничтожных, умирающих под кривыми мечами шаргов. Так кричать перед смертью могут только безмозглые звери и люди, что, впрочем, почти одно и то же. «Это от боли и страха», — сказали бы глупцы. «Это демон Ту вышел нам на встречу», — радостно крикнул Орео Хо, прикрывающий сына своего Вождя справа.
Город встречал Рорка жаркими объятиями хорошей схватки, умоляющими взглядами умирающих врагов и диким, ласкающим душу страхом. «Тимаэль, город обреченных», — утром испуганно пролепетал посланец-Алифи и пообещал открыть ворота в обмен на жизнь, свободу и деньги. «Хорошо, я дам тебе даже больше», — ответил тогда Шин-то. Потому что жизнь Алифи — хуже смерти, свобода Алифи хуже рабства, а деньги… Какой шарг из Клана Заката думает о деньгах? Теперь тело этого шута висело на открытых им самим воротах, свободно покачиваясь на ветру и открывая взорам любопытных вспоротое брюхо, набитое медяками. «Это может заставить яростнее биться врагов», — сказали бы глупцы. «Враги — пыль», — спокойно заметил Шин-то.
Где-то за спиной с грохотом осела громада чьего-то уродливого дворца, похоронив под собой неудачливых защитников. Было на удивление мало тех, кто пытался умирать с оружием в руках. Их рубили весело, с лихим задором, нарезая мелкими частями, последней отрубая ту руку, что держала меч. А потом бросали еще живыми, чтобы дать Демону Ту насладиться чужой смертью, напиться чужой крови, бьющей толчками из агонизирующих тел. «Смелость заслуживает милосердия», — сказали бы глупцы. «Милосердие? Что это такое?» — спросил бы любой шарг из тех тысяч, что вошли в город и превратили его в пепелище.
А потом — назад, к отцу. Он ждет вестей. И победы. Обязательно победы. Тысячи пленных и телеги с награбленным — лишь дополнение к ней, не более того. Бурдюк имеет цену только тогда, когда в нем плещется вино.
«Это еще не победа», — возразили бы глупцы. «Скоро», — усмехнулся бы отец.
Старый Джонир опустился на пол, пытаясь воспользоваться короткой передышкой, чтобы восстановить дыхание. Дряблые губы подергивались от напряжения, красные пятна усыпали лоб и щеки, пот тек ручьями. Последний бой давался мастеру меча слишком тяжело.
— Ну что, учитель, повоюем еще?
Их осталось мало, тех, кто не погиб в кровавых распрях, не ушел со стервятниками Фольмара на запад и решил встретить варваров с обнаженным мечом. Тех, кто предпочел обрести славу и сохранить честь, отдав за это самую малость — жизнь. Еще до начала штурма все было ясно, оставалось только выбрать место, где предстоит умирать. Пусть никто не мог предугадать, что какие-то безумцы откроют ворота Тимаэля, разом обрушив оборону города — и без этого выдержать яростный натиск Рорка вряд ли представлялось возможным.