– Раз в месяц тебе предоставляется отпуск на регулярные женские дни. Четыре дня… четырех дней хватит?
Сашка молчала.
– Следи за будильником. Если пропустишь или опоздаешь хоть раз, будет очень плохо. Последовательность действий нельзя нарушать: планируй заранее, пей воду.
– Всю жизнь? – вырвалось у Сашки.
– Что?
– Мне так… делать… бегать… всю жизнь?
– Нет, – кажется, человек удивился. – Я скажу, когда хватит. Ну, иди в дом, ты же замерзла.
Сашку трясло.
– Иди-иди, – сказал ее собеседник мягче. – Все будет хорошо… если ты, конечно, проявишь себя дисциплинированным человеком.
У входа в парк горел единственный фонарь. Под чугунным столбом, на котором когда-то висели часы, маячил старик-собачник – первый и единственный в это время прохожий. Посмотрел на Сашку равнодушно.
Она бежала сквозь льющую с неба воду. В центре парка была круглая клумба, дорожки вились вокруг нее кольцами, Сашка побежала по самой короткой. Не разбирая дороги, то и дело влетала в лужи: холодная вода взмывала из-под кроссовок, окатывала спортивные штаны до колен и выше. Сашка бежала, стиснув зубы. В животе у нее булькало почти так же, как под ногами: без малого литр воды был выпит перед выходом из дома. Сашка едва терпела. Один круг… Второй.
Она замедлила шаг. Остановилась. Во всем парке не было ни души. Сквозь наполовину голые ветки отсвечивал далекий фонарь. Ступая по мокрым листьям, Сашка забралась в кусты, осыпавшие ее градом капель, и, проклиная все на свете, исполнила последнюю часть ритуала. Горько сравнила себя с собакой, которую вывели на прогулку.
Поход в кусты принес ей облегчение – закономерное, учитывая количество жидкости, которое Сашка ухитрилась в себя влить. Отчаяние улеглось, и даже слезы высохли. В половине шестого утра она отперла дверь квартиры своим ключом, в мокрых носках прокралась в ванную, спрятала костюм и раскисшие кроссовки в тайник под раковиной и встала под горячий душ.
Через минуту ее стошнило. Монеты вылетели на дно ванны, желтые кругляшки на белой эмали. Сашка умылась, перевела дыхание, собрала их на ладонь. Четыре монетки, с округлым знаком на аверсе и нулем на реверсе. С виду очень старые, как будто пролежали годы и годы в запертых сундуках, в неведомых кладах…
Через пятнадцать минут Сашка заснула в своей кровати, крепко и безмятежно, как давно не спала. И когда через час с небольшим мама пришла будить ее в школу, сказалась больной и не стала подниматься.
…Да и зачем ей ходить в школу?
Днем позвонила репетиторша. Сашка соврала, что заболела. Репетиторша строго попросила впредь предупреждать заранее.
Вечером планировались курсы в универе. Сашка не пошла. Лежала, забросив учебники, и думала.
Зачем все?
Мир устроен совсем не так, как она думала раньше. Видимая связь событий – закономерности, случайности, события и будни – не более чем ширма для другой жизни, невидимой и необъяснимой. Если существует на свете – действительно существует – человек в темных очках, если в его руках сон, явь, несчастные случаи… Зачем тогда ходить в школу, зачем поступать в институт? Если в один момент все может исчезнуть, разрушиться только потому, что у нее, у Сашки, не зазвонит вовремя будильник?
Вернулась с работы мама. Обеспокоенно о чем-то расспрашивала, мерила Сашке температуру, качала головой.
– Переучилась? Рановато, октябрь на дворе, учебный год только начинается. Я же говорила тебе: пойди погуляй в воскресенье! Сходи в кино… Позвони одноклассницам, с кем-то ведь ты общаешься?
– Не волнуйся, – отвечала Сашка механически, как магнитофон. – Все будет хорошо.
И добавляла про себя: «Если я, конечно, проявлю себя дисциплинированным человеком».
Вечером она завела три будильника: свой, мамин электронный и еще один, старый, еще бабушкин. Целую ночь то засыпала, то просыпалась в холодном поту, смотрела на циферблаты – час ночи, без четвери два, полтретьего…
В половине пятого она испытала почти радость от того, что можно уже вставать.
В ноябре погода вдруг исправилась. Вернулось нежданное, условно-осеннее, но вполне ощутимое тепло. Каждый день выходило солнце – пусть ненадолго, зато от души. Листья высохли и шуршали под ногами. И пахли свежо и терпко, печально, но не без надежды.
Сашка просыпалась в половине пятого – за минуту до переклички будильников. Обезвреживала их один за другим, как мины. Натягивала теплый костюм, надевала куртку и шла в парк; за месяц пробежек она изучила дорогу в мельчайших деталях. Она знала, где выщерблен асфальт, где обычно собираются лужи, где склон, где ровное место. Бегая по сухим аллеям, прыгая через кучи листьев, собранных дворниками, она успевала мысленно повторить английские диалоги и тексты, составить план на день или молча спеть песню, услышанную вчера по радио. Наматывая третий, четвертый круг вокруг клумбы, она знала наверняка, что ничего плохого ни с ней, ни с мамой сегодня не случится. В этом была горькая, отрешенная, осенняя радость.