А потом ее вырвало деньгами. И сразу – парадоксально – сделалось легче.
Горка монет росла. Сашка складывала их в старый носок и хранила в нижнем ящике письменного стола, под горкой черновиков. Неизвестно, что сказала бы мама, однажды наткнувшись на этот клад, но у мамы в последнее время было много других забот.
На полочке в ванной утвердились помазок и бритва, в стакане с зубными щетками появилась чужая, и Сашка больше не смела бродить по дому в трусах и майке. Запах мужского одеколона перебивал все прочие, привычные запахи. И мама, всегда на Сашкиной памяти принадлежавшая ей и только ей, теперь делила свое внимание между дочерью и Валентином – причем последнему, как новенькому, доставалась львиная доля.
Очевидно, в планы Валентина входило «наладить контакт» с Сашкой. Он заводил с ней длинные разговоры за ужином, и деликатность мешала Сашке сразу же уйти. Ее ждали учебники, много непрочитанных глав и недописанных рефератов, на границе ночи и утра ей предстояла пробежка, унизительный поход в кусты и звон денег о раковину. А Валентин обстоятельно расспрашивал о ее жизни, о планах на будущее, докапывался, почему же она так хочет стать филологом, и не думала ли она о литературных переводах с английского, и что в некоторых коммерческих вузах есть даже стипендии и всякие стимулирующие программы для отличников. Сашка принимала эти разговоры, как рыбий жир с ложечки, потом уходила в свою комнату и сидела там за письменным столом, бездумно водя ручкой по тетрадному листу.
Валентин занимался медицинской техникой, не то разрабатывал, не то тестировал, не то продавал, а может, все вместе. Из его подробных рассказов о себе Сашка не запоминала почти ничего. У него были дети, не то два мальчика, не то мальчик и девочка, о них он говорил много и охотно, подчеркивал, что любит их. Сашка, удивляясь про себя такому лицемерию, уносила в комнату чашку с остывающим чаем и садилась пролистывать программу для поступающих в вузы. Слипались глаза. Глубокой зимой, темными-темными днями Сашка жестоко страдала от недосыпа.
В начале февраля случилась оттепель, а потом – за одну ночь – все опять подморозило. Сашка вышла на пробежку, полностью исполнила ритуал и, возвращаясь домой, у самого подъезда поскользнулась, упала и сломала руку.
Сидела, терпя боль, пока не проснулась мама. Увидев Сашкино предплечье, перепугалась и стала звонить в «Скорую». Вышел Валентин, вызвался ехать вместе с Сашкой, хмурился, сочувствовал, говорил какую-то ерунду вроде «Терпи, казак, атаманом будешь», и от его прибауток Сашке было стократ хуже. «Скорая», недолго думая, отвезла ее в больничный травмопункт, где старый хирург, серый от бессонной ночи и табачного дыма, молча закатал Сашку в гипс.
– Как груши, – сказал медсестре. – Падают и падают. Сегодня будет у нас урожай… А ты, – кивнул Сашке, – пойдешь в поликлинику по месту жительства. И не переживай: дело житейское. На молодых заживает, как на собаках.
Валентин отвез Сашку домой на такси. Боль почти прошла. Валентин рассуждал: как удачно, что рука пострадала левая, а значит, Сашка спокойно может ходить в школу и на курсы, писать свои конспекты, правая-то рука в порядке! Сашке казалось, что ее голова, перестав быть круглой, превратилась в аэродинамическую трубу и слова Валентина, втянутые в одно ухо, со свистом и ревом выносятся из другого.
Звонила с работы мама, волновалась, спрашивала, как дела. Сашка успокоила ее мертвым голосом, пошла к себе и легла, не снимая свитера, на диван.
Как теперь быть с одеждой? На улице минус десять… Как натягивать рукав на гипс? Как самой одеваться и раздеваться?
Три будильника стояли в ряд. Два тикали, один мигал электронным табло. Каждый день, каждый день, а Сашке в гипсе ходить полтора месяца…
«…Люди падают, ломают кости, гибнут под колесами…» Но ведь Сашка честно выполняла все условия! Почему же с ней все-таки это случилось?
Не переживай, сказал старый хирург. Дело житейское. В самом деле, будь Сашке лет семьдесят – тогда беда. А так – неудобство, неприятность, плохо, но не трагично…
Плохо, но не трагично. Если бы Валентина не хватил сердечный приступ на пляже – как развивались бы их с мамой отношения? Или никак?
Сашка пробралась на кухню. Накапала себе маминой валерьянки, выпила залпом – какая гадость! – и, забившись под одеяло, заснула.
В двадцать девять минут пятого ее подбросило, будто трамплином. Сашка села, ничего спросонья не соображая, попробовала выпрямить руку и дернулась от неожиданной боли.
Вспомнила все. Тряхнула головой; выходит, она проспала почти сутки?!