Дом стоял, накрытый снежной шапкой, и снег облепил круглое окошко на чердаке. Ни единого огонька не светилось внутри, темная ночь, декабрь; ни следа на гладком снегу. Двор, который она вычистила три дня назад, снова белел, как свадебная скатерть.
Как говорил когда-то Стерх: «Отпечатки босых ног на белых крышах – это неэстетично!»
Сашка коснулась черепицы рифлеными ботинками. Не стала опускаться всей тяжестью – зависла, как горгулья, раскинув напряженные крылья. Серебристая машина спала под навесом, ей снился аэропорт. Сашка увидела сквозь перекрытия: в гостиной горела свечка, и сидел у стола пожилой человек в толстом свитере, вздыхал и кутался в плед, а перед ним стояла теплая кружка чая.
Листок настенного календаря был аккуратно оторван: двадцать первое декабря.
– Здравствуйте, Антон Павлович!
Он был рад ее видеть – уже нескрываемо рад.
– Я ждал, что вы придете, вы же обещали, Александра… У меня дома холодно, сегодня явятся монтеры чинить проводку. Вчера чуть не случился… а впрочем, зачем говорить о ерунде. Я собирался в библиотеку, там тепло, но решил вас дождаться.
Сашка остановилась на пороге гостиной. Ей сделалось не по себе: она вдруг испугалась, что время снова перестанет быть чередой секунд, а станет запахом или вкусом, и Сашка потеряет границы тела, рассыплется пылью или растечется клубами дыма. Чтобы удержаться, она прижала ладонь к стене – со стороны могло показаться, что она пошатнулась и потеряла равновесие.
Вот же он, дом. Фундамент. Крыша. Масса. Температура. Время; качается маятник.
…Всю ночь Сашка кружила вокруг по сугробам, как бродячий пес. Под утро Антон Павлович задремал, укутавшись в три одеяла, тщательно погасив свечу и оставив холодным камин. Сашка осторожно воссоединилась с домом и уточнила, что перекрытия крепки, газовый баллон безопасен, и опасности для жизни нет никакой, разве что упадет с чистого неба самолет…
Самолет! Бегом через центр Торпы она вернулась в общежитие, там не спали. Однокурсники встретили ее множеством настороженных взглядов: ждали увидеть ее отчаяние и поразились, увидев лихорадочный азарт.
Сашка остановилась перед телевизионной панелью в холле. Всегда, всегда здесь шли без звука последние известия и всегда о вселенских бедах. Сашка привстала на цыпочки, дотянулась до экрана и, прикрыв глаза, почувствовала новости на вкус.
Гнилье и гарь. Война и эпидемия, но ни одной авиакатастрофы. Однокурсники бродили вокруг, пытаясь понять, что происходит и чего ждать; чем дальше Сашка давилась информацией, тем сильнее ее тошнило и тем легче становилось на душе: самолетам свойственно падать. Но не в этот раз, нет. В этот раз она победила…
И вот, проделав обратный путь через Торпу, запыхавшись и один раз шлепнувшись на обледеневшей горке, она стояла перед Антоном Павловичем, переминаясь с ноги на ногу.
– Я хотела спросить, нет ли новостей от Ярослава.
– У него все хорошо, – старик погрустнел. – Так хорошо, что он не рассказывает подробностей.
Он посмотрел на желтый огнетушитель в углу под счетчиком.
– Вы знаете, что это? Отменная вещь. Обязательно купите такой же или закажите в Интернете. Мне Ярослав привез в начале зимы, три штуки, велел расставить по всяким стратегическим местам… Возле печки… Это была отличная идея, я так ему благодарен…
– Антон Павлович, – Сашка собралась с духом. – Вам нельзя жить одному.
Он поднял глаза – за толстыми линзами очков огромные и очень удивленные.
– …Поэтому я буду жить с вами, – сказала Сашка. – У меня начнутся каникулы… собственно, уже начались. Остался один пустяковый зачет. Вы же не против?
Двадцать третьего декабря, ровно в десять часов утра, она постучала в дверь аудитории номер один, дождалась приглашения и вошла. Физрук, с неподвижным лицом манекена, восседал на преподавательском месте, а напротив, в первом ряду, сидел Стерх в черном костюме, с длинными седыми волосами до плеч, и он, по контрасту с Физруком, выглядел по-человечески нервно и желчно. А за последним столом, у самого окна, на месте, где сама Сашка обычно сидела, скучал Фарит Коженников – умирал от скуки, судя по выражению лица под черными очками.
Сашка остановилась, не зная, что ей делать дальше. Она ждала этой встречи каждую секунду, она готовилась к ней, она репетировала – и оказалась застигнутой врасплох.
– Вот видите, Самохина, пришлось созвать комиссию ради вас, – в голосе Физрука не было ни возмущения, ни упрека, ни насмешки. Он говорил ровно, как считают вслух от одного до десяти, но не шаги до цели, не овец перед сном и не удары палкой – а просто называют числа, одно за другим.