Однокурсники выходили по списку, будто в школе. Сашка впервые видела так близко и так подробно, как они справляются со своими заданиями. Обливаясь потом, сопя, кусая губы, они творили на доске информационные миражи, не вообразимые человеческим сознанием, и эта двойственность – человеческой слабости и вселенского совершенства – притягивала, будто взгляд в пропасть.
Они были живыми проекциями колоссальных идей. Они отражались друг в друге, преломляли друг друга, составляли единую кристаллическую решетку. Невозможно было представить, что несколько лет назад эти сложные, почти полностью готовые инструменты Великой Речи были горсткой испуганных подростков…
К доске вышла Лиза Павленко – на белых щеках горели пятна, и оттого казалось, что у нее вторая пара глаз – ярко-красных. Лиза бросилась к доске, как умирающий от жажды – к источнику, и начала выводить кружева синим маркером так лихорадочно, будто эти линии жгли ее внутри и надо было поскорее от них избавиться. Это было исступленное, животное, не очень приглядное, но завораживающее действо.
Под маркером Лизы гармония сменялась диссонансом, становилась распадом, и в самом распаде заново возникала гармония. Сашка позволила себе пойти за ритмом, с удивлением понимая, что видит сладость в распаде, находит удовлетворение – в крахе, и Лиза, пожалуй, еще всех удивит…
– Самохина!
Сашка вначале встала, затем вернулась в видимую реальность и только потом вспомнила, что на каникулах удалила файл Физрука, и ей не о чем теперь отчитываться.
– Сюда, Самохина, к доске… – Физрук поманил ее пальцем. – Группа «А», у нас тут чудесное превращение – девушка из аутсайдера на курсе снова сделалась лидером. И даже досрочно сдала курсовую за весенний семестр… Самохина, воспроизведите на доске схему коррекции в реальном грамматическом времени, которую вы отработали двадцатого декабря.
Все оценили его слова, и никто не нуждался в дополнительных пояснениях. Сашка собрала их взгляды, как ткацкий станок собирает нити со многих катушек, только Лиза Павленко не смотрела на нее – Лиза чистила доску, и без того уже полностью белую, при помощи зубной пасты из тюбика, и ладони были в пасте. И губка тоже. Лиза пыталась уничтожить свою схему до молекулы, чтобы даже тени не осталось на доске.
– Я не буду, – сказала Сашка.
Лиза обернулась и посмотрела на Сашку через плечо. Ее лицо казалось вылепленным из самого свежего снега.
– Не буду! – повторила Сашка громко.
Ей было отвратительно и жутко хоть на секунду вернуться – вспомнить – охваченный пламенем дом и Антона Павловича на прогоревшем диване. Ей не хотелось никого делать свидетелем этой сцены. Но больше всего ей хотелось сейчас утвердить и убедиться, что в ней не осталось страха – она вне чужой власти.
Пауза затягивалась. Лиза так и замерла у доски, будто не решаясь без приглашения двинуться с места. Однокурсники глядели на Сашку, и все, разумеется, вспоминали ее слова: «В этом Институте больше никто не будет меня наказывать». У Кости подергивалось веко.
– Почему? – тихо спросил Физрук, и, кажется, его вопрос удивил ее однокурсников больше, чем даже Сашкин демарш.
– Не хочу, – сказала Сашка.
– Свобода, – сказал Физрук, и глаза его оставались стеклянными, хотя в голосе звучала густая человеческая желчь. – Вы хотели узнать новое о себе и о страхе? Вы узнаете.
Черный внедорожник стоял на углу двух маленьких улиц, занесенных снегом. Утром снегоуборочная машина вычистила перекресток по мере сил – прорыла две канавки в снегу, крест-накрест. Высокие чистые сугробы кое-где уже были разрисованы собачьими упражнениями.
Осознает ли собака, мочась на снег, что оставляет уникальный отпечаток, подумала Сашка. Это может быть схема чьей-то нелепой смерти, или чудесного спасения, или план создания новой вселенной. Достаточно информации, надо только уметь с ней работать.
Черному внедорожнику было плевать на усилия снегоуборочной машины. Он сам себе проложил путь, оставив на снегу отпечатки протекторов, и Сашка потратила несколько секунд, пытаясь прочитать в этом рисунке третье и четвертое измерения.
Дом Антона Павловича был уже отсюда виден – резной забор, темная черепичная крыша. Из выхлопной трубы внедорожника вырывался сизый хвост тепла и дыма. Сашка подошла.
– Залезай, – сказал Фарит и открыл ей дверь изнутри.
Его очки были серыми, как пепел, и массивными, как у горнолыжника. Сашка села рядом на пассажирское сиденье, стараясь дышать глубоко и ровно, готовясь, возможно, к решающему поединку: она вне страха. Она свободна.