Сашка положила указательный палец правой руки на верхний символ столбика.
Захотелось отдернуть руку.
Она вспомнила лицо Ярослава, сжала зубы, крепче прижала палец и повела по линии символов вниз.
В общежитии ее ждали. Весь первый этаж был освещен, хотя на столах и на полу у плинтусов во множестве имелись прогоревшие свечи. За окном спортзала, подвешенная в птичьей кормушке, покачивалась большая упаковка мороженого, чуть припорошенная снегом. Аня Бочкова протирала салфетками внутренность морозильной камеры.
– Привет, – сказала Сашка.
– Привет, – Андрей Коротков приглашающе махнул рукой. – Неслабое начало семестра. Почти сутки без света, все разморозилось к хренам…
– Предки жили без холодильников, – меланхолически заметила Юля Гольдман. – Зачем, когда зима?
Лиза, стоя лицом к зеркалу, поднимала и опускала руки с гантелями. Спортивная майка открывала плечи и руки. Под белой кожей со штампом на предплечье ходили мускулы. Сашка поймала взгляд Лизы в отражении – цепкий, жесткий, непроницаемый.
– Сашка!
Она обернулась. Костя, осунувшийся, с красными больными глазами, казался старше своих лет:
– Что он… они опять с тобой сделали?!
Она могла бы сказать: потерпи немного. Скоро все изменится, но не так, как я когда-то мечтала. Не будет мира без страха и смерти, но не будет и Сашки Самохиной.
– Саша, – сказал Костя, всматриваясь в ее лицо. – Чем я… чем мы можем тебе помочь?
– Все нормально, – сказала она, глядя, как ложится снег на упаковку мороженого за окном. – Заберите эту штуку из кормушки, насыпьте семечек.
Лиза со звоном опустила гантели на стойку:
– Тебе не надо было выделываться. Сама нарвалась… «Не хочу, не буду», в нашем детском саду за такое выставляли на табуретку голыми в тихий час…
Она сочувствует мне, подумала Сашка. Хотя и злорадствует. Но сочувствует больше; Сашка огляделась, пытаясь запомнить лица однокурсников, будто мысленно складывая выпускной альбом.
Никто из них никогда ее не вспомнит.
– Ты права, – сказала она Лизе. – Я нарвалась… но вопрос практически решен.
И она поднялась на третий этаж, а рюкзак с книгой Физрука оттягивал плечи, будто мешок с камнями.
Рельефные символы на странице были холодными, горячими, ледяными, обжигающими. Они то кололи булавкой, то подергивались, как пойманные насекомые. Два или три раза палец прилип к странице, и пришлось отдирать его ножом и все начинать сначала.
Первые несколько столбцов Сашка одолела на чистом упрямстве, на привычке к невозможным упражнениям. Шарф, которым она завязала глаза, сделался мокрым, будто под ливнем. Она интуитивно чувствовала, что учебник Физрука поможет ей, и не ошиблась.
Предательство Ярослава. Судьба Стерха. Ураган в Торпе, жертвы на Сашкиной совести – все, что давило на нее и не давало вздохнуть, понемногу теряло значительность. Потрясения и катастрофы становились тенями, смутными и чужими. Сашке казалось, она уходит все дальше и дальше по тропинке из рельефных знаков, оставляя позади лишнее, пустое, бессмысленное.
Она оставила за спиной Ярослава, Егора и Костю. Забыла Лизу, будто и не встречала ее. Вспомнила на минуту маму – только затем, чтобы покрепче забыть. Все, кто был с ней рядом в Институте, кто мучил и спасал ее, превратились в массовку у дальнего пыльного задника: не разобрать голосов и лиц.
Только Фарит никуда не делся. Он не желал отставать, тень его шла по пятам, Сашка не видела его, но чуяла и торопилась закончить работу. Сегодня она убежит от Фарита. Вот единственный путь от него убежать.
Ближе к утру она увидела свет под повязкой на глазах. Перестала мыслить словами и образами. Впервые за много часов ощутила гармонию – как тишину за миг до великой музыки.
Потянулась вверх, мысленно пробила чердачные перекрытия и крышу общаги. Посмотрела на Торпу, разворошенную, как муравейник: город-проекцию, город-призрак, город-фразу. Замерла, втягивая и усваивая дополнительные смыслы, прислушиваясь к изменениям внутри себя, но в этот момент произошел почему-то сбой – прогресс остановился. Новая информация прекратила поступать.
Пришлось прерваться и вернуться. Увидев свои руки, Сашка поняла, что физическое тело предало ее: кончики пальцев темнели, будто прищемленные дверью (был в Сашкином детстве такой неприятный опыт). Пальцы перестали транслировать информацию – исколотые, обожженные и отмороженные.
– Блин, – сказала Сашка шепотом.
На часах было шесть утра. Уже светились окна первого этажа, выкладывая тени на снегу под общагой, уже скрипели и постукивали там, внизу, тренажеры, уже пора было выходить на пробежку. Еще бы немножко – и она бы справилась, еще несколько часов – и она явилась бы к Физруку не девчонкой в горе и страхе, а Глаголом в повелительном наклонении, тем, кто решает судьбы, начиная с собственной.