Саргас, обхватив ее лицо ладонями, секунд с десять близко смотрел ей в глаза. Затем, отстранив на расстояние вытянутой руки, взыскательно осмотрел девицу с головы до пят, заставив при этом пару раз крутнуться. Наконец прижал ее к себе, придерживая рукой за ягодицы, и поцеловал — равнодушно, без страсти — так дегустатор пробует вино. И, наконец, углубленно помолчав под взволнованным взглядом Оврока, одобрительно кивнул и отпустил девицу.
Вперед тут же шагнул, кажется, Гурнид, и повторил процедуру. Этот юноша с широким добродушным лицом (видимо, более утонченный, чем Саргас) прошелся по ней руками так, как знаток обычно ощупывает породистое животное. Но и здесь впечатления плотоядности не было — не больше, чем у закройщика на примерке. В завершение он тоже с медленной тщательностью поцеловал девушку и одобрительно кивнул Овроку.
Этот «поцелуйный обряд» длился с четверть часа. При этом было видно, что девице он доставляет все большее удовольствие. Мужское одобрение при— давало ей уверенности, и она начала блаженно отзываться на скользящее ласкание бюста и бедер, а также на поцелуи. К одному из парней, красавцу с орлиным лицом, она прилепилась так, что намерение отдаться ему тут же, при всех, стало яснее ясного.
— Интересно, Оврок ревнует? — шепнул Карлсен на ухо Клубину.
Гребис взглянул на него с неподдельным удивлением.
— С чего? Хотя зачал ее он, и у него на нее первые права, принадлежит она всем. Каждый внес в ее создание свою лепту.
«Пробовать» чужое творение было как-то неловко, но когда подошла очередь, все получилось вполне естественно. Хотелось узнать, что это за персона. Но когда он, взяв в ладони лицо девицы, заглянул ей в глаза, стала ясна вся неуместность вопроса. Личность в ней еще и не брезжила: просто нехитрый набор рефлексов, немногим лучше животного. В сущности, от Карлсена и требовалось-то лишь оценить ее, как кошку на выставке. Хорошенькая, с румяным овалом лица, большими пушистыми глазами и кроткой улыбкой, обнажающей меленькие, по безупречные жемчужины зубов. Кожа бархатистая как у новорожденной, и чуть припахивает тем самым дымком. Темные, благородными кольцами, волосы спадают на плечи. И хотя лицо достаточно характерно, — с остальными не спутаешь, — но похоже скорее на двухмерный набросок или нарочито бесхитростную рекламку какого-нибудь женского продукта. То же самое и тело: бюст изумительный (хотя несколько крупноватый), мощные бедра, но в целом почти то же, что на улицах Гавунды.
Наконец, целуя, он снова уловил исходящую из ее губ жизненную энергию. Но желания к ней не возникало почему-то ни малейшего. Как и ее предшественница, она казалась не более чем напрашивающимся на ласку ребенком.
— Чудесно, — с улыбкой кивнул Карлсен. А сам, глядя на девицу, успевшую вернуться к Овроку (вон обожание какое во взгляде), недоумевал над собственной реакцией. Безусловно, красотка — на Земле мужики озирались бы на улице. Но почему сейчас-то полная к ней апатия? Потому, видимо, что ее назначение — ублажать, а потому нет той изюминки, которая всегда сопутствует флирту. Иными словами: у нее нет воли, способности вы— бора.
Тут все дружно рассмеялись и наперебой начали поздравлять Оврока, конечно же, переживавшего за успех своего творения.
— И как ты ее назовешь? — спросил среди прочих Саргас.
— Овруна, — подумав, ответил тот, — женщина Оврока.
(«Гм!», — покоробило внутри Фарру Крайски).
Красотка, явно истомясь дожидаться, начала нетерпеливо подергивать юношу за руку. Тот пошептал ей что-то на ухо и, с шутливой обреченностью посмотрев на товарищей, дал увести себя в сторону пещер. Насупленное усердие девицы вызвало добродушный смех, не удержался от улыбки и Карлсен. И все-таки, насколько интересна догадка. Заниматься с этой душкой любовью можно, просто притворяясь, что она нормальная, способная выбирать женщина, то есть, используя свое воображение.
Иначе говоря, мужское желание, если поразмыслить, зависит от силы женщины отказывать.
В таком случае, получается, Клубин не совсем прав. Ведь тогда, безусловно, настоящее сексуальное желание, — в отличие от фантазии, — зависит от наличия у партнера свободной воли?
Размышление прервал Клубин.
— Вот так они выходят на седьмую степень: учатся объединять умы на создание жизни.
— Это, что ли, жизнь?
Клубин, улыбнувшись, качнул головой.
— На этот вопрос я ответить не могу. Единственно могу сказать: сам я так не считаю. Цветок, по-вашему, живет?
— Видимо.
— Тем не менее у него абсолютно механический жизненный цикл, напрочь лишенный волеизъявления. У этих созданий, похоже, свободной воли тоже нет: любое их слово или шаг полностью предсказуемы. Отсюда и мой аргумент в пользу того, что они не роботы.
— Но ведь живые же?
— Потому, что созданы живыми умами. Совокупная волевая мощь четырнадцати шестикурсников — вещь ужасающая.
Карлсен покачал головой.
— Это как истолковать? — переспросил Клубин.
— Я понимаю, создать живое существо — вещь невероятная, — сказал Карлсен, стараясь быть тактичным. — Но почему в этих женщинах так мало индивидуальности?
— Вы сами хотели бы попробовать? — предложил Клубин.
(«?!», — отреагировала Фарра Крайски).
То же самое, видимо, пришло в голову и Саргасу.
— А может, наш гость?… — спросил он с намеком.
— Нам еще не пора? — попытался выкрутиться Карлсен.
— Ничего, подождем, пока попробуете, — успокоил гребис.
Карлсен подавил беспокойство (свое и Фарры Крайски).
— Ладно. Если покажете как.
Саргас, хлопнув в ладоши, созвал своих товарищей, начавших уже разбредаться.
— Идемте, надо помочь нашему гостю.
Все снова обступили трещину — Карлсен на этот раз по центру, лицом к Дреежу.
Карлсен беспокоился, чувствуя, что его силы явно переоцениваются. Мелькнула даже мысль: уж не из желания ли это понасмехаться? Но встретился глазами с Клубином, и как-то отлегло: гребис ободряюще улыбнулся (мол, все будет как надо).
Вместе с юношами Карлсен, склонив голову, уставил взгляд на трещину, откуда курилось испарение. Почти сразу возникла сквозная телепатическая связь с остальными. Мелькнула память о том, как студентом играл в футбол — так вот, положив друг другу руки на плечи, перед игрой стояли всей командой над мячом. И тут возникло ощущение, к которому он совершенно не был готов. Теряясь, Карлсен понял, что перестал быть самим собой.
Ощущение вроде того, что тебя разделали на четырнадцать частей под каким-нибудь калейдоскопом, тут же составив решетку из вертикальных полос. Причем лишь одна из них — ты сам, а остальные такие же составляющие, наравне с тобой. «Полосы» эти смыкались так тесно, что невозможно было удалить ни одну из них без ущерба для слитности всей структуры. Вот что имел в виду Клубин под «единением части с целым».
Примечательно то, что хотя он и был сейчас средоточием четырнадцати умов, собственная индивидуальность сохранялась в нем по-прежнему. Ум у него стал алмазом о четырнадцати гранях. Наряду с тем «его» грань могла притягивать энергию остальных тринадцати. И так с каждым: будучи одной четырнадцатой целого, они одновременно являли собой и всю совокупность. При таком раскладе можно было начинать.
Церемонию опять открыл Дрееж. Подняв лицо, он впился взглядом в белую испарину, вслед за чем метнул острие внимания, как метают копье. Испарение тотчас сгустилось, скрыв за собой Дреежа. Через несколько се— кунд оно имело уже осязаемую плотность сернистого дыма, густо льющегося из вулканического жерла перед самым извержением.
Тут Карлсен понял: черед настал. Не зная еще толком, как подступиться, он сфокусировал внимание, будто вдевая нить в иглу, и вперился в погрузневший шлейф. И тут драконьим хвостом ударила ксилл-энергия — восхитительно, как пронзительный звон тарелок или гулкий, вдребезги удар волны о камни. Белые клубы подернулись как от ветерка — безусловно, насылаемого его умом. Он сфокусировался снова, скопляя еще больше энергии, отчего шлейф упруго свился в вихреобразную воронку. Взгляд Карлсена действовал на пар так же безошибочно, как действует на свечу дуновение.
С неожиданной яркостью вспыхнуло воспоминание детства, когда он впервые понял, что может читать (какой-то комикс, где начали вдруг складываться значения слов, а там и фраз). Как тогда, открывшаяся способность влиять вызвала безраздельный, победный восторг.