— Ну а что? Это ж зависит… — улыбка Линды не скрыла растерянности.
— От того, как выкладываешься? — кивок в ответ. — Не в этом объяснение, одно тебе скажу. Карлсен, повернувшись, взмахом позвал официанта.
— Послушай, — подала голос Линда. — Ты уж извини, пожалуйста, если что не так, но позволь задать один вопрос.
— Давай.
С вопросом пришлось повременить, пока официант обрабатывал счет и возвращал карточку. Лишь когда сомкнулись двери лифта, она сказала:
— Не будь твой дед капитаном Карлсеном, ты все равно, так бы и верил в это?
— Нет, конечно. Хотя не будь мой дед капитаном Карлсеном, этого всего бы и не случилось.
— Потому ты на самом деле считаешь, что унаследовал это от него? — Не знаю, что и думать. Может, ты поможешь разобраться.
— Это как?
Карлсен отпер дверь офиса и придержал ее, пропуская Линду вперед.
— Я покажу. Давай-ка зайдем.
Глянув искоса с боязливым подозрением, Линда прошла следом в его кабинет.
— Подойди-ка. Не бойся, ничего не будет, — успокоил он, видя, что она колеблется. — Просто встань вот сюда.
Даже сидя на краю стола, ростом Карлсен был несколько выше Линды.
— Так, ладно. Сейчас я тебя как бы поцелую. Причем, надо, чтобы ты не реагировала вообще никак. Представь, будто ты просто школьница, а я твой дедушка.
Подавшись вперед, Карлсен прильнул к ней губами. Линда чуть поморщилась (губа все еще побаливала) и замерла, боясь дышать.
— Ну вот, и ничего, так ведь?
— Так, — она кивнула.
Карлсен сфокусировал энергию, расслабился, и лучистым импульсом послал теплоту, сочащуюся через руки, грудь и живот. Затем, легонько стиснув ладони Линды, чуть потянул ее на себя. Удивительно: опустошенное им жизненное поле фактически восстановилось. Карлсен приложился губами — осмотрительно, чтобы не задеть ранки. Стоило их губам встретиться, как он почувствовал немо нарождающийся отклик. Мгновение, и Линда, резко вдохнув, томно приоткрыла губы. Он отстранился.
— Стой, реагировать не надо.
Линда попыталась напрячься, но едва их губы снова сблизились, всем телом прильнула к Карлсену.
— Не могу…
— Ты постоянно так реагируешь? — Карлсен чуть подался назад.
— Сам видишь, — вкрадчиво улыбнулась она.
— Нет, ты постарайся не реагировать. Смотри, я даже касаться не буду.
И опять: как только губы сближаются, она теряет над собой контроль.
— Так нече-естно, — с игривой капризностью пропела Линда.
— Вот видишь, дело здесь не просто в психике. Это все равно что физическая сила, и если б мы так и продолжали касаться губами, я начал бы забирать из тебя энергию.
— А кто против? — с юморком заметила она, сопроводив слова неотразимым взглядом.
— Хорошо. Но только для наглядности.
Хотя на самом деле прикосновения хотелось ничуть не меньше, чем ей — это Карлсен понял, едва их лица сблизились. Оба, словно мучились жгучей жаждой, утоляли которую лишь зовущие губы. В рот ему влажно скользнул ее язык; прильнув к Карлсену низом живота, Линда с плавной ритмичностью стала упруго на него надавливать. Он, как и она, чувствовал, что нелепо стоять здесь наглухо застегнутым, когда можно, подраздевшись, удобно лечь. Тем не менее, он не поддавался соблазну перебраться на диван. Вся энергия была направлена на собственное желание и импульс, высасывающий из Линды энергию. Опять пробрало нестерпимое желание оторваться от ее губ и впиться зубами в шею. Хуже то, что он сознавал: она с удовольствием это позволит.
В теле томительным огнем разгоралось желание достичь оргазма, хотя оно не сопровождалось обычным желанием войти в женское тело. Поглощать хотелось именно женскую сущность, как какой-нибудь тягучий, прохладный, безмерно сладкий напиток…
— Ну прошу тебя, — выдохнула Линда, на секунду отстранив губы.
— Ладно.
Он крепко припал к ее губам, наслаждаясь их податливостью. Желание маслянисто всколыхнулось, а с ним — тяга прижаться, почувствовать. Вместо этого он с усилием сдерживался, не допуская извержения. Получается, что и порцию бьющей через край энергии он впитывал понемногу. Когда она неизъяснимо утоляющим бальзамом хлынула из уст в уста, Линда судорожно, всем телом притиснулась. В эту же секунду Карлсена пронизало ощущение чудесной, резкой ясности, словно чувства впервые за все время сфокусировались. Когда судороги оргазма у Линды утихли, Карлсену пришлось ее поддержать, чтобы не покачивалась. Взгляд налился поволокой — она будто не знала толком, где находится.
— Вот видишь, даже раздеваться не пришлось. — Он взял ее за руку.
— Пойдем, приляжешь.
Проводил до дивана, заставил улечься, подсунув род голову подушку.
Линда закрыла глаза.
— Как себя чувствуешь?
Линда, вздохнув, с мечтательной задумчивостью улыбнулась.
— Чудесно.
Карлсен отвел прядь с ее повлажневшего лба.
— Понимаешь, почему у тебя усталость? Это я забрал у тебя какое-то количество энергии.
— Я не возражаю, — сказала она, сопроводив слова кивком.
Взяв руку Карлсена обеими ладонями, Линда положила ее себе на бедра.
— Какое ощущение было? — полюбопытствовал он.
— Чуть страшновато. А так ничего, приятно.
Карлсен посмотрел на настенные часы — всего три часа. Три часа уже как вампир.
— Останься, вздремни. Мне идти пора.
— Куда?
— В Космический Музей.
— А ты не устал разве?
Он покачал головой.
— В этом и суть вампиризма. Я забираю энергию у тебя. Ты устала, а у меня, наоборот, прилив бодрости. Расклад не совсем в твою пользу.
— Почему же… — с нежной убежденностью возразила она.
— Как «почему»?
— Потому что чудесная такая… умиротворенность.
Он поцеловал ее в лоб.
— До встречи.
Не дойдя еще до двери, почувствовал: уже уснула.
Приятная прохлада стояла на Пятой авеню и в три часа пополудни. Стелящееся над городом призрачное облако четко удерживало температуру на отметке двадцати пяти градусов — во избежание монотонности, Бюро Контроля за экологией допускало незначительный подъем температуры во второй половине дня. Из ньюйоркцев многие так привыкли к этой приятно умеренной среде, что вообще перестали выезжать из города.
Карлсену все виделось настолько ясным и чудесно свежим, будто на глаза надеты очки какой-то особо усиленной фокусировки. Причем ясность не такая как от психоделических наркотиков (грешил в студенческие годы), когда окружающий мир мнится настолько осязаемо реальным, что любая мелочь словно выпячивается в самые глаза. Теперешняя ясность исходила изнутри и казалась неким неотъемлемым свойством ума.
Нью-Йорк, обычно такой скученный и лихорадочно кипящий, казался теперь исполненным волшебной энергетики. Более того, жизненность эта словно овевала Карлсена, клубясь над сутолочными тротуарами, причем тело готовно на нее отзывалось, будто шел он среди мелкой дождевой взвеси. Транспортный поток, бесшумно струящийся вдоль улицы (электродвигатели теперешних автомобилей почти бесшумны), представлялся раздольной рекой, стремящейся меж отвесных берегов. Отдельные геликары, и те привлекали внимание странной красотой, стрекозами вспархивая над транспортным потоком и садясь на свободные от впереди идущих машин прогалины. Геликар — новшество по большей части экзотичное, по карману пока только самым состоятельным. Прототип — геликар середины двадцать первого века — просуществовал недолго из-за главного недостатка: воздушная подушка взметала волну пыли. Открытие же в начале двадцать второго века стабильных электрических полей обусловило целую серию замечательных изобретений, в том числе поезд с дубль-звуковой скоростью (на нем Карлсен и добирался из Канзаса) и аэротакси-«пузырек», доставившее его из терминала в Нью-Джерси.
Поначалу он считал, что душевная бодрость — просто результат взятой от Линды Мирелли энергии, действующей подобно легкому хмелящему напитку. Но вскоре обнаружилось, что она от места к месту варьируется, сильнее всего сказываясь там, где наиболее людно. Все это интриговало настолько, что вместо того, чтобы взять такси на Баттери, Карлсен на Мэдисон-сквер повернул налево и двинулся по Бродвею на юг. Пешеходов здесь было поменьше, и стала наконец читаться энергетика отдельных людей — у каждого своя. Некоторые ею просто лучились, да бодро так — в особенности школьники, густо сыплющие сейчас с уроков, и молоденькие девушки.