— Я должен быть строго подчинен министру внутренних дел и о каждом происшествии докладывать прямо ему. Премьер меня за этим и вызывал — координировать розыск пришельцев.
— Каким образом, не объяснил? — поинтересовался Карлсен.
— Нет. Но и, в общем-то, обмолвился — намеком, не напрямик — что вы с Фалладой, по его мнению, немного «того». И все равно: сидели с ним до упора, размышляли, как будем систематизировать сообщения.
— А если сообщений не поступит, — с едким сарказмом сказал Фаллада, — он это использует как доказательство, что никакой опасности нет.
Несколько минут все молчали, погруженные в собственные мысли.
— Как вы думаете, есть какой-то способ проверить, вампир человек или нет? — спросил наконец Хезлтайн.
Карлсен покачал головой. Фаллада посмотрел на него с удивлением.
— Почему же? Конечно, есть. Мы же пробовали его на тебе нынче утром.
— Что за средство? — полюбопытствовал Хезлтайн.
— Радистезия, маятник.
Карлсен хмыкнул.
— Что-то я не заметил никаких показаний, разве единственно, что я мужчина.
— Да, но ты же пропустил самое интересное. Ты тогда спал.
— Может, поясните? — попросил Хезлтайн.
— При разной длине он реагирует на разные сущности: шестьдесят сантиметров на мужчину, семьдесят четыре — на женщину. Граф говорил, что использовал его в свое время — проверить, не одержим ли один из его пациентов вампиром — так вот: когда над тем человеком завели маятник, тот реагировал и на мужской, и на женской длине. Потому он и решил попробовать маятник на Олофе.
— И что вышло?
— Маятник отреагировал и как на мужчину, и как на женщину. Но это не все. Гейерстам согласился, что это может оказаться и совпадением, поскольку женская длина означает также опасность. И он решил испытать Олофа на длине свыше ста сантиметров — длине смерти и сна. За этой длиной, понятно, никакой реакции быть не должно, смерть — предел всему. Пока Олоф спал, старуха проверила его на сотне сантиметров, и реакция была достаточно сильной. Тогда она удлинила отрезок до ста шестидесяти — сто сантиметров плюс обычная мужская длина. Вообще никакой реакции. Прибавила до ста семидесяти четырех — сотня плюс женская длина. И эта сволочь как начала крутиться — жуткими кругами!
— И что из того? — невозмутимо спросил Хезлтайн.
— Он толком не мог сказать. Но заметил: возможно, то, что вызывает реакцию, уже мертво.
Карлсен почувствовал, как шевелятся волосы на затылке.
— Я этому не верю, — проговорил он до странности сдавленным голосом. — Эти существа вполне живы.
— Я просто пересказываю слова Гейерстама, — пожал плечами Фаллада. — Я тоже согласен, в этих существах не может быть ничего особо сверхъестественного.
— Смотря что считать сверхъестественным, — заметил Хезлтайн.
— Ну, мертвецов там… привидений. Что там еще может быть?
Карлсен теперь ощущал уже знакомое отчаяние и безнадежность, чувство, что мир вдруг сделался невероятное отчужденным. Он привык к пустоте космоса, но дажей за пределами Солнечной системы никогда не терял чувства принадлежности к Земле, человечеству. Теперь же душу полонил пугающий, леденящий холод — словно катишься в стылую бездну, отлученный от всех и вся. Глядя расширенными глазами на нескончаемую череду огней Большого Северного шоссе, на отдаленное неоновое зарево какого-то города — должно быть, Ноттингема — Карлсен оторопело сознавал зыбкость и ненадежность окружающего. В душе поднимался страх. И вдруг, столь же внезапно, исчез — да так быстро, что и не сообразишь, отчего. В неожиданном проблеске озарения страх представился абсурдным. Тут огни внизу стали ярче; Карлсена охватил восторг, светлое облегчение. Все это накатило и пронеслось, оставив смятение и растерянность. Он закрыл уставшие глаза.
— Просыпайся, Олоф. Прибыли, — послышался над ухом голос Фаллады.
Под посадочными огнями «шершня» мелькали верхушки деревьев, машина снижалась на узкое безлюдное шоссе.
— Где это мы? — спросил Карлсен.
— К югу от Хаддерсфилда, в нескольких милях, — отозвался через плечо пилот. — Холмфирт где-то рядом.
Карлсен посмотрел на часы. Девять пятнадцать — проспал, оказывается, полчаса.
«Шершень», коснувшись дороги, отключил реактивные двигатели; одновременно сработал механический привод, и короткие крылья втянулись в бока; воздушное судно фактически преобразилось в большой автомобиль. Не проехав и сотни метров, они остановились у развилки. Одна стрелка указателя ориентировала на Барнсли, другая — на Холмфирт.