Во всей истории не найдется ни одного Мы, составленного из абсолютно равных социальных я-могу. Повсюду неравенство возникало не от того, что одни были слишком жадны и честолюбивы, а другие слишком робки, доверчивы и послушны, но из необходимости предоставить человеку, исполняющему распорядительную или правящую функцию, гораздо большее я-могу, чем прочим, – иначе он не смог бы справиться со своими обязанностями.
Другое дело, что со временем степень неравенства часто перерастала разумный и оправданный уровень. Или застывала в виде сословно-кастовых барьеров, ставящих
я-могу человека в зависимость от факта рождения, а не от его рвения и способностей. Но само по себе неравенство было и будет всегда – таково неизбежное условие существования Мы. (Анархизм, считавший неравенство главным злом, весьма последовательно доходил до необходимости упразднения любых форм государственности.)
Поразительное многообразие социальных структур, оказавшихся исторически жизнеспособными, проистекает от возможности бесконечно варьировать размеры социальных я-могу для различных групп населения, вглубь и вширь изменять степень неравенства.
Законодательная власть может запретить одним людям покидать их участки земли, запретить им распоряжаться урожаем по своему усмотрению, может отбирать львиную долю в свою пользу – и получит полурабский трудовой класс с ничтожным социальным я-могу. Или, наоборот, запретит кому бы то ни, было покушаться на землю тех, кто трудится на ней, а подати распределит пропорционально доходам – социальное я-могу трудового класса в этом случае окажется гораздо шире. Другим людям могут быть предоставлены строго охраняемые права на владение и приумножение любого вида собственности – они составят класс распорядителей с весьма широким социальным я-могу. Если же владение собственностью (как правило, земельной) связано обязательно с несением военной службы или другими ограничениями, я-могу распорядителя оказывается в значительной мере стесненным. Наконец, я-могу тех, кто принимает непосредственное участие в отправлении центральной власти должно быть несравненно – обширнее любых я-могу управляемых, но и они могут изменяться в значительном диапазоне: от я-могу полунезависимого сеньора, связанного с королем-сюзереном непрочной вассальной клятвой, до я-могу турецкого паши, которого султан – в любой момент может отозвать, прогнать в ссылку, отправить на плаху.
Размеры социального я-могу – с этим важнейшим' параметром мы и попытаемся соотнести эффективность! участия человека во всех четырех жизненно необходимых' функциях Мы.
Ни в одном оседло-земледельческом государстве удастся нам обнаружить человека, который трудился бы исключительно на себя. Так или иначе налогами, податями] барщиной, оброками, повинностями из каждого члена, Мы, занятого в трудовом процессе, должно быть извлечено добавочное количество труда, идущее на содержание армии, аппарата власти, класса распорядителей, на нужды образования, благотворительности и тому подобное. Вполне естественно, что человек, как правило, ищет возможность уклониться от этого добавочного труда, а Мы изыскивает способы принудить его трудиться. Сжимая его социальное я-могу то так, то эдак, оно добиваете» своей цели, получает нужный избыток, а иногда и много больше того, что ему необходимо, то, что целиком пойдет на роскошь и излишества правящей группы.
История дает нам четыре основные градации, характеризующие меру принуждения в труде, четыре степени сужения социального я-могу: раб, серв, наемный батрак, самостоятельный хозяин, платящий налоги.
К сожалению, пользование этими терминами часто оказывается затруднительным из-за того, что каждый из них в значительной мере прирос к той эпохе, где впервые вошел в употребление. Человека, одинаково лишенного всяких прав и имущества, сведенного, на положение рабочей скотины, которую можно послать на любую работу, морить голодом, избивать и даже убивать, принято почему-то называть рабом, если он живет в древнем Риме, сервом – в средневековой Европе, крепостным – в России времен Чичикова, зэком – в России времен Сталина. С другой стороны, невероятно широкое распространение получило мнение, будто процесс исторического развития шел в направлении непрерывного расширения свободы труда: рабовладение, феодально-крепостнические отношения, капитализму социализм. Подчиняясь давлению этой утешительной идеи, многие историки все, что происходило примерно до IV века после Р.Х., стремятся называть рабовладельческой эпохой, между IV и XVIII – феодализмом, к так далее. «Сколько феодализмов» расплодилось в мире – от Китая до Греции ахейцев в красных доспехах! По большей части они ничуть те похожи. Просто каждый историк понимает это слово на свой лад» (8, с. 95).
Действительно, подгонять истории народов в эту прокрустову схему удается только при злонамеренном закрывании глаз на исторические факты.
Что касается так называемой рабовладельческой эпохи, о даже самые рьяные апологеты непрерывного прогресса социальных отношений не решатся утверждать, что в экономике таких стран, как Древний Египет, Двуречье, Персия, Индия, Китай, рабский труд играл определяющую роль. Но возьмем даже не их, а классические примеры рабства – Древний Рим и Афины.
В тысячелетней истории Рима социально-экономические отношения меняются в широком диапазоне то в сторону сужения, то в сторону расширения свободы труда. Первые три века республики (V-III до P. X.) вся земля разбита на участки и обрабатывается руками их владельцев – свободных граждан. Римский гражданин по закону не может быть продан в рабство; не видно и потока военнопленных, хотя войны ведутся с невероятным упорством и постоянством. По мере покорения внутри галийских областей – Лациума, Самниума, Этрурии, Умрии и других – население их получает права союзников, постепенно ассимилируется – о рабстве все еще нет речи. Лишь после первой Пунической войны (264-241 годы до P. X.), с захватом Сицилии, где карфагеняне имели развитое рабовладельческое хозяйство, труд рабов становится заметным участником экономической жизни страны. Сицилийский хлеб потоком устремляется в Италию, в урожайные годы он продается за провозную цену. С захватом Северной Африки поток этот делается еще обильнее, и начинается тот процесс разорения мелкого крестьянина-землевладельца, с которым безуспешно пытались бороться Гракхи, который наполнил римскую историю II и I веков до P. X. чудовищными социальными смутами и отлился в классический образ рабовладельческой структуры.
Применение в широких масштабах рабского труда на территории самой Италии привело к резкому снижению абсолютной производительности сельского хозяйства. «Мы поручаем землю худшим рабам, точно палачам»,- писал Колумелла. «Хуже нет обработки полей толпами рабов, – вторит ему Плиний, – так как что можно сделать с людьми отчаявшимися?» «Проезжая через Этрурию, Тиберий Гракх поражен был ее пустынным видом: обрабатывали землю и пасли стада рабы-чужеземцы» (77, с. 222, 178). Некий Фурий Крезим, вольноотпущенник, лично обрабатывающий свой участок, был привлечен к суду по обвинению в колдовстве, потому что собирал с каждого югера своего небольшого поместья гораздо больший урожай, чем соседи – крупные рабовладельцы. За сто лет урожайность упала на 30-40 процентов.
С того времени, как нерентабельность рабского труда стала очевидной общественному сознанию, началось обратное движение – отпуск на волю, передача земельных участков в мелкую аренду полузависимым колонам. Уже при Августе издается закон, устанавливающий допускаемую процентную норму отпуска, запрещающий освобождать больше ста рабов зараз, из чего можно заключить, сколь стремительно шел этот процесс. Но, несмотря на все запрещения, к концу V века после P. X. колонат полностью вытесняет рабстве в сельском хозяйстве. В промышленности это произошло еще раньше. В античных источниках мы находим запись с такими цифрами: «Относительное распределение ремесленников в Италии по их социальному составу: свободные – 46 процентов, вольноотпущенники – 52, рабы – 2 процента» (3, с. 87).
Итак, мы видим, что из тысячи лет лишь двести (второй и первый века до P. X.) приходится на собственно рабовладельческую экономику. Но и в эти двести лет никогда число рабов не превышало числа свободных. Подсчеты Белоха дают для Италии 29 года до P. X. 2 миллиона рабов на 3,5 миллиона свободных, однако нельзя забывать, что к тому времени Рим был мировой державой с огромными провинциями, где рабский труд вообще не применялся,- Галлия, Малая Азия, Египет.