Город
Ночь за ночью члены тайного общества Сестер отправляются из уютных тихих комнат, комнат своего детства – разыскивать темные тайники. Порой мы видим, или нам чудится, как они исчезают в тенях задних дворов, залитых светом кухонных окон, или крадутся через темную лужайку. Они пренебрегают нашими желаниями, равнодушны к нашему несчастью, они кажутся иным племенем – дикие создания ночи с текучими волосами и глазами, полными огня, – и вздрогнув, мы вспоминаем, что это наши дочери. Как нам справиться с дочерями? Мы тревожно наблюдаем за ними, боясь спровоцировать на открытое неповиновение. Некоторые говорят, что по ночам их следует запирать в спальнях, повесить решетки на окна, жестоко наказывать снова и снова, пока не склонят покорно головы. Один отец, говорят, по ночам бельевой веревкой привязывает тринадцатилетнюю дочь к кровати, а за каждый крик награждает ударом кожаного ремня. Большинство сокрушаются о подобных методах, но по-прежнему не понимают, что делать. А дочери наши беспокойны, ночь за ночью мы видим, как группы девочек исчезают в темноте, куда не дотягивается свет уличных фонарей. Общество Сестер растет. Поступают сообщения о девочках, что идут через парковку за лесным складом, встречаются в рощицах за теннисными кортами средней школы, выбираются из подвалов недостроенных домов, появляются из лодочного сарая возле Южного пруда. Они всегда ходят по ночам, будто ищут что-то, чего не найти под солнцем; а нам, кто остается дома, без сна, в темноте, слышится, будто далекий гул грузовиков на шоссе, нескончаемый слабый звук шагов, что легко пересекают темные лужайки и тускло освещенные дороги, шуршат по мощеным улицам, по песку обочин и темной листве лесных тропинок, беспрестанный шелест шагов, что сплетаются и расплетаются в ночи.
Объяснения
Одни говорят, что девочки собираются на шабаши, где старшие наставляют их в колдовстве; ходят слухи о заклинаниях, зельях, обросшей козьей шерстью фигуре, жутких припадках и безудержных страстях. Другие утверждают, что девочки – сестры луны: они танцуют пред лунной богиней древности, отдавшись ее холодным неистовым мистериям. Третьи уверяют, что Сестры потеряли покой в скуке и пустоте жизни среднего класса, и общество их существует единственно ради эротических экспериментов. Четвертые считают подобные объяснения попыткой очернить женщин и настаивают на том, что Сестры – интеллектуальная и политическая ассоциация, действующая во имя идеалов свободы. Пятые же отметают эти трактовки, утверждая, что общество обладает всеми признаками религиозного культа: инициация, обет, тайные встречи, фанатичная преданность, отказ нарушить молчание. Множество толкований, отнюдь не способных кинуть четкий луч яркого света на тайники Сестер, постепенно сплавились в общую массу, сгустились в мутную темень, и внутри нее девочки невидимы по-прежнему.
Неведомое
Как и прочие обеспокоенные граждане, ночами я размышлял о Сестрах и о множестве объяснений, пока не серела тьма за окном. Я спрашивал себя, отчего мы, судя по всему, не способны раскрыть их тайну, не можем застать их за преступлением. Если я уверен, что в конце концов нашел истинное объяснение, которое нам следовало разглядеть с самого начала, то не потому, что знаю нечто, не известное другим. Скорее мое объяснение воздает почести неведомому и невидимому, включает его в общую картину наряду с тем, что мы действительно знаем. Ибо именно неведомое, что так разрослось в этой истории, должно стать частью отгадки. Девочки, которых мы пытаемся себе представить, уходят в неведомое все дальше. Неведомое проникает в них какой-то черной жидкостью. Может, наши поиски тайны завели нас не туда, ибо мы не учли, что неведомое – ключевой элемент этой тайны? Может, из-за нашей ненависти к неведомому, нашей потребности сорвать его покровы, уничтожить его, изнасиловать резким и бурным актом понимания оно разбухает темной силой, точно зверь, что питается ударами наших пик? Может, мы не ту ищем тайну – тайну, которой жаждем сами? Или, иными словами, может быть, тайна лежит пред нами открытая и нам уже известна?
Тайна Сестер
Я утверждаю, что мы уже знаем все необходимое для проникновения в тайну Сестер Ночи. Д-р Роберт Майер, одинокий свидетель их собрания, рассказал, что в те тридцать пять минут его наблюдения за девочками не происходило абсолютно ничего. Во втором своем признании Эмили Геринг утверждала, что не происходило ничего – в темноте никогда ничего не происходило. Я полагаю, это предельно точное описание. Я утверждаю, что девочки собираются по ночам не ради какого-нибудь щекочущего нервы банального обряда, действа, которое легко обнаружить, но единственно ради уединения и молчания. Члены общества Сестер желают стать недоступными. Они хотят спастись от наших глаз, удалиться от изучающего взгляда, – и больше всего они хотят не быть познанными. В мире, загустевшем от понимания, тягостном от объяснений, проницательности и любви, члены безмолвного общества жаждут избегнуть определения, остаться таинственными и неуловимыми. Расскажите! – кричим мы, и от любви голоса наши срываются на визг. – Расскажите нам все! Тогда мы вас простим. Но девочки не хотят нам рассказывать все, они вообще не хотят, чтобы их слышали. В сущности, они хотят стать невидимками. Потому и не могут участвовать ни в каком действе, способном их обнаружить. Отсюда их молчание, их любовь к ночному одиночеству, их ритуальное торжество тьмы. Они ныряют в загадку, будто в черную дымовую завесу: чтобы исчезнуть.
Ночью
Я утверждаю, что Сестры Ночи – собрание девочек-подростков, посвятивших себя тайнам уединения и молчания. Высокая стена, запертая дверь, отвернувшееся лицо. Сестры – тайное общество, которое невозможно уничтожить, ибо даже если мы не позволим девочкам встречаться ночами и привяжем их к кроватям на всю оставшуюся жизнь, загадочные стремления общества останутся нетронутыми. Мы не можем остановить Сестер. Напуганные загадкой, подозрительные к молчанию, мы им в вину ставим мрачные преступления. Таково наше тайное утешение – ибо разве мы не узна. ем об этих преступлениях позже? Мы предпочитаем молчанию колдовство, ночной недвижности – оргии наготы. Но девочки жаждут запереться в молчании, превратиться в бледные статуи с пустыми глазницами и каменной грудью. Как нам справиться с дочерями? Еженощно тайное общество бродит по нашему городу. Слухи о нем доходят до младших девочек, до старших; нам кажется, будто и жены наши стали беспокойны и уклончивы. Мы жаждем бросить в лицо молчаливым дочерям доводы или насилие; просыпаемся среди ночи от кошмаров, в которых истекают кровью звери. Некоторые говорят, что Сестер следует разоблачить и наказать, ибо если подобные идеи укоренятся, кто сможет их остановить? Тех же, кто советует проявить терпение, обвиняют в трусости. Уже начали поговаривать о молодежных бандах, что ночами рыскают по городу, вооруженные заточенными палками. Как нам справиться с дочерями? Среди ночи мы пробуждаемся в тревоге, на цыпочках подходим к их дверям, замираем, протянув руку, не в силах шагнуть вперед или отступить. Мы вспоминаем долгие годы детства, выходные платьица и леденцы, мерцание дрожащих мыльных пузырей в синем летнем воздухе. Мы грезим о временах получше.
ВЫХОД
Хартер предполагал, что интрижка плохо кончится, но не думал, что настолько плохо: он мрачно застегивает рубашку, лежа на краю постели, женщина чуть не плачет, распростертая в своей бледно-лиловой ночнушке, что заставляла его тосковать о женщинах тоньше, моложе и желаннее, – и тут сюрприз, который стоило предвидеть, малюсенький поворот сюжета, все превративший в фарс: внезапно распахивается дверь и порог перешагивает взбешенный муж. Ну вот, подумал Хартер, сейчас он меня убьет. Но сделав шаг, муж остановился, будто его ударили по лицу, и Хартер понял, что тот лишь теперь поднял взгляд и увидел малоприятную сцену. Хартер понял и еще кое-что: на этот раз ему сойдет с рук. Человек у двери был невысок и опрятен, почти нежен, не чета Хартеру. В темной тройке, с аккуратными усиками, над висками – завитки зачесанных назад редеющих волос. Эти открытые виски делали его странно хрупким – казалось, удар кулака раскрошит ему череп, будто ребенку, – и Хартер слегка пожалел человечка, а тот стоял, не двигаясь и не говоря ни слова. Хартер застегнулся и встал. На Марту не взглянул.