— Разное, — сердито ответила Маша.
— Что же отсюда следует? — строго спросил Мухин.
— А то, что карликовые зверофермы безвозвратно скомпрометировали себя и теперь компрометируют тех, кто боится с ними расстаться. Я за ликвидацию таких звероферм и за создание на их базе хотя бы в том же Лукрэне образцового звероводческого хозяйства.
— Настоящей фабрики высококачественного меха! — подхватил Сергей Иванович. — Вот спасибо, Мария Ивановна!.. Ведь я и об этом думал! Мы школу бы специальную открыли, молодежь привлекли…
— На это деньги большие нужны, — попытался охладить его Кэргына.
— В банке возьмем ссуду, да и в колхозной кассе кое-что найдется, — не сдавался Сергей Иванович
— В общем-то дело заманчивое, — осторожно заметил Александр Венедиктович. — Сам я тут не специалист. По оленеводству еще кое-что моту, а в звероводстве не силен. Но если вы меня убедите, дадите обоснованные рекомендации, поддержку…
— Только вот на Марию Ивановну вся надежда, — подсказал Сергей Иванович. — Тут потребуются и знания и размах.
— Если вы доверите, я бы с удовольствием взялась, — с готовностью откликнулась Маша.
— Не отпустит вас к нам округ, — засомневался Мухин.
— И область будет возражать, — подтвердил Кэргына.
— Ну, положим, тут и мое собственное мнение кое-что значит, — резко возразила им Маша.
— Со своей стороны я могу предложить вам самые лучшие условия, какие только могут быть созданы в колхозе, — твердо сказал Сергей Иванович. — На руках будем носить.
— Мне лично особые условия не нужны, — заявила Маша. — А вот зверям они потребуются. На этом буду настаивать…
Прямо из райкома пошли в гости к Мухину. У дома, в котором жили вместе и председатель райисполкома, и секретарь райкома, крутилась стая собак.
— Александр Венедиктович, — строго сказал Николай Кэргына, — сколько же можно терпеть это?
— Штрафуйте, ничего не могу поделать, — смиренно принял упрек Мухин и принялся объяснять Маше: — Тут вот какое дело. Пока я работал в колхозе, у меня всегда была упряжка, и дочки мои, можно сказать, выросли вместе с собаками. А заводить упряжку здесь вроде бы ни к чему — есть вездеход и легковая автомашина. Но девочки скучают по собакам. Стали привечать псов со всего поселка. Кормят, ласкают. Когда нас дома нет, потихоньку в квартиру пускают. У председателя райисполкома из тамбура эти псы стащили торбаса и нерпичьи брюки — съели. Рассказал я о происшествии дочкам. Они пообещали ликвидировать свой собачник. Но ничего у них не вышло: собаки-то уже привыкли.
Собачья стая, словно понимая, что разговор идет о ней, смотрела на гостей, помахивала хвостами, заискивала.
— Добро бы были ездовые, а то ведь тунеядцы! — продолжал сердиться Николай Кэргына, пропуская вперед Машу.
…За большим и обильным столом засиделись далеко за полночь. А наутро Маша отправилась к бывшей теще Андрея Пинеуна.
Бабушка Софья быда дома, внук находился в школе.
— Какомэй, Маша! — запричитала старушка. — Я тебя хорошо помню. Какая ты стала видная. Замужем? Нет? Все верно, кто ж партийную-то возьмет? Побоится любой. Мужики ведь выпить любят. А партийная жена разве дозволит? Она сразу в райком пойдет…
«Говорит, что думает», — решила про себя Маша и тут же простила старуху.
Бабушка Софья поставила электрический чайник, постелила на матерчатую скатерть кусок синтетической пленки, вытащила из буфета чашки, сахар, конфеты. И затараторила опять:
— Я слышала, что ты теперь ученая, академик.
— Не академик я, бабушка, а просто специалист по звероводству, — поправила Маша.
— Да ведь академию ж кончила? И институт и академию — это ж надо! Кто на такой осмелится жениться-то?
— Я уже привыкла без мужа, — сказала Маша.
— Как же?! — Старушка подозрительным взглядом осмотрела ее. — Ты ж еще молодая. Мне вон сколько лет, а и то бывает, проснусь ночью от беспокойства, будто в молодости.
Маше тяжело было продолжать этот разговор. Она решительно повернула на другое:
— У меня есть посылка и поручение от Андрея. Когда Спартак приходит из школы?
Старушка отогнула рукав платья и посмотрела на стрелки золотых часов.
— Через полчаса будет. Подожди, не торопись.
Пришлось еще некоторое время терпеть ее причитания об ушедшей молодости, о сильных мужчинах; таких нынче, конечно же, нет и в помине.
Услышав шум в коридоре, Маша вдруг почувствовала, что ее волнует предстоящая встреча со Спартаком. «Словно собственного сына жду», — с болью в сердце подумала она.
— Здравствуйте! — обрадовался Спартак. — Я так и думал, что вы приедете! Целый день сегодня на уроках места не находил. Даже замечание получил.
Маша подала ему сверток.
— Большое спасибо, — поблагодарил Спартак. — Честное слово, я так рад вам… Вы надолго?
— Сегодня еду обратно.
— В Анадырь? — испугался Спартак.
— Нет, в Лукрэн. У меня там появились кое-какие дела.
— Хорошо бы, если б вы совсем остались в нашем районе.
— Я сама так считаю, — улыбнулась Маша.
И в этот миг раздался сильный стук в дверь. Показалась голова посыльного из райкома.
— Мария Ивановна, вас вызывают к телефону.
Маша быстро оделась.
— Что передать отцу?
— Я провожу вас, — вызвался Спартак.
Они вместе вышли на улицу. По дороге в райком Спартак молчал, но возле самого здания, когда надо уже было прощаться, вдруг попросил:
— Если вам не трудно, посмотрите там за моим папой…
— Обещаю, — тихо ответила Маша.
— Передайте отцу, что очень хочу приехать на выходной.
— Передам.
— До свидания, Мария Ивановна…
В кабинете Мухина, кроме его самого, никого не было. Он поднял трубку, крикнул два слова:
— Анадырь! Ходакова!
И почти сразу же:
— Товарищ Ходаков? Мария Ивановна у телефона.
Когда Маша была здесь секретарем райкома комсомола, чтобы дозвониться до Анадыря, требовалось полдня. А тут — взяла трубку и сразу услышала четкий голос Петра Ходакова:
— Здравствуй, Мария Ивановна. Что это ты загостилась там? И сами мы беспокоимся, и из области звонят, интересуются.
— У меня ведь отпуск еще, — напомнила Маша.
— Знаем, знаем, — ответил Ходаков. — На твой отпуск никто не посягает. Но не забывай, что в начале зимы погода у нас неустойчивая. Можешь застрять там надолго. Помнишь, как было, когда праздновали тридцатилетие округа?
Еще бы не помнить! Тогда Маша просидела на северном берегу Анадырского лимана ровно двадцать восемь дней, не имея возможности перебраться на другой берег: по лиману шла шуга, и пуржило так, что никакой самолет не мог подняться в воздух.
— Не скучаешь там? — продолжал Ходаков.
— Скучать некогда, — ответила Маша. — Можете считать, что я уже начала работать в лукрэнском колхозе.
— Поработать успеешь. Ты пока отдыхай, набирайся сил. У нас тут есть для тебя интересные предложения. Приедешь — потолкуем.
— Насчет этого вы не особенно беспокойтесь, — вдруг выпалила Маша. — У меня уже есть предложение Чукотского райкома.
— Ты не слушай Мухина. Он мастер сманивать готовые кадры. Сам должен растить специалистов. Дай-ка ему трубку.
Мухин взял телефонную трубку и укоризненно посмотрел на Машу.
— Алло! Никто ее не сманивает. У нее своя голова на плечах… Хорошая голова… Да что вы! Никто силой не держит ее здесь… Да за кого вы нас принимаете…
А повесив трубку, лукаво подмигнул Маше.
В Лукрэн ехали вездеходом. Погода действительно испортилась и, наверное, надолго.
Липкий снег забивал ветровое стекло. Водителю то и дело приходилось выскакивать из машины, соскребать налипший снег, высматривать дорогу. Здесь легко заблудиться, и на памяти Маши было несколько случаев, когда сбившиеся с дороги вездеходы и тракторы проваливались в воду, проламывая своей тяжестью не окрепший еще морской лед.
Около трех часов тащился вездеход до Лукрэна. Транспорт этот не отличается скоростью и лишен всякого комфорта, но без него в тундре не обойтись.
По улицам Лукрэна тоже разгуливала пурга. На столбах зажглись фонари, и круги света мотались по снегу.