И тут же стали выстраиваться чередой, больно царапнув сердце, иные вопросы: «Собственно, кто я такая? Дочь бывшего кулака?.. Так ведь я его никогда не видела! Родители мои те, кто пятьдесят лет пролежал в вечной мерзлоте, кто смотрел широко распахнутыми глазами в осеннее небо, и снежинки не таяли на зрачках… Мои отцы и Тэвлянто, и Отке, и Тэгрынкеу — все, кто строил на Чукотке новую жизнь, за которую теперь мы в ответе, и нет такой силы, что могла бы заставить нас отстраниться от нее, этой ответственности, превратиться в простых наблюдателей. Так уж нас воспитали, так учили в школе, в педучилище, этом чукотском университете, на работе в комсомоле. И такими вырастили… Как все-таки хорошо, что мне довелось по-настоящему поработать в комсомоле! В полную силу! Отрешившись почти полностью от всего личного!.. А может быть, это и не очень хорошо — устраивала всем счастье, а о себе забывала». Но ведь даже самое прекрасное с виду счастье для себя оказалось таким непрочным и на ее глазах развалилось как-то глупо, даже некрасиво. Валя и Андрей выглядели как на плакате — счастливейшая комсомольская чета. А каков финал? Плакатное великолепие порей нежизненно. Крепче то, что подчас ни на что не похоже, что ценно само по себе, а не только похоже на что-то ценное. Чувства не могут быть похожими — вот какой урок вытекал из того небольшого опыта по этой части, какой имела она сама, по крови дочь богатейшего оленевода, по духу прямой потомок ревкомовцев, первых коммунистов Чукотки, Мария Ивановна — по-русски, Тэгрынэ — по-чукотски — Метательница гарпуна…
Маша заснула только под утро, но по привычке встала в начале восьмого. Надо было идти в колхозную контору. Не пойти или хотя бы опоздать туда, не появиться на своем рабочем месте в девять она уже не могла.
Только почему-то не работалось ей в это утро.
Маша все чаще посматривала в замороженное окно. Сергей Иванович перехватил ее взгляд и истолковал по-своему:
— Да, пурга утихает. Вот и барограф показывает улучшение погоды.
Верно, ветер сегодня потише. Это Маша сама заметила, когда шла в столовую. Значит, и отъезд ближе… А нелегко будет воевать за возвращение в Лукрэн.
— Вид у вас сегодня какой-то кислый, — заметил председатель. — Может быть, пойдете отдохнуть? Ей-богу, будет лучше. Работать надо с удовольствием, без этого ничего хорошего не получится, по себе знаю… Пойдите, право, в гостиницу, полежите. Я распоряжусь, чтобы и обед вам принесли туда.
— Ни в коем случае, Сергей Иванович! — запротестовала Мария Ивановна. — Я совершенно здорова. Только чуточку устала. Пойду лучше прогуляюсь.
— В такую-то погоду?
— Сергей Иванович, вы забываете, что я родилась в тундре.
— Извините…
Маша оделась. Поверх пальто натянула камлейку, позаимствованную несколько дней назад у жены Вуквуна. Накинув капюшон на голову, вышла из конторы и направилась к чернеющим вдали механическим мастерским.
Пурга мела понизу. Небо посветлело, кое-где даже проглядывали кусочки синевы. Температура резко понизилась, и это тоже было предвестием хорошей погоды.
Маше пришлось обойти кругом все здание мастерской, прежде чем она нашла дверь
Андрей был удивлен ее неожиданным появлением. Встревоженно спросил:
— Что-нибудь случилось?
— Да нет, ничего. Просто захотелось тебя увидеть.
— Надо было позвонить по телефону, я бы пришел.
— Хотела посмотреть, как ты работаешь, что здесь делаешь.
Не оправившийся от неловкости Андрей заговорил тоном экскурсовода:
— Задача нашей мастерской заключается в том, чтобы всю технику, которой мы пользуемся в летнее время, за зиму привести в должный порядок. Отремонтировать все двигатели, навигационное оборудование. Ремонтируем также тракторы, вездеходы… Вот на этих станках обрабатываем детали. А это вот — мои ближайшие помощники, молодые представители рабочего класса Чукотки — Антон Каанто и Сергей Кымын.
Два чумазых паренька с первой же минуты, как только в мастерской появилась Маша, уставились на нее и не отводили глаз.
— Андрей, — тихо заметила Маша, — что ты так со мной говоришь? Будто отчитываешься.
Он вытер вспотевший от смущения лоб, сказал виновато:
— Извини. Это от неожиданности твоего прихода. Не знаю, как держать себя…
— Прежде всего познакомь со своими товарищами.
— Ребята, это Мария Ивановна Тэгрынэ, — опять тем же деревянным голосом произнес Пинеун.
— Знаем! — враз ответили ребята и улыбнулись одинаковыми улыбками.
— Руку подать не можем — грязная, — добавил от себя Антон Каанто.
— Зато можем чаем угостить, — продолжил Сергей Кымын.
— С удовольствием выпью чаю, — сказала Маша и откинула капюшон камлейки.
В углу мастерской было оборудовано нечто вроде цеховой конторки мастера. Там стояли грубо сколоченная из досок лавка-диван, такой же стол и большой стальной сейф с облупившейся краской. Из этого сейфа, повернув со скрежетом ручку, Сергей Кымын извлек четыре металлические кружки, чайник, пачку чая, печенье и большие куски сахару.
Зачерпнув из бочки воды, он приладил провод, опустил его в воду и включил рубильник.
— Чай будет готов ровно за пять минут, — пообещал Андрей.
— Как у вас тут хорошо! — похвалила Маша и уселась на лавку.
— Сами себе хозяева, — откликнулся Сергей Кымын.
— Отличные ребята, правда? — не без гордости спросил Андрей и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Летом они у меня лучшие штурманы и мотористы, зимой — слесаря-универсалы. Им цены нет. Начитанны, грамотны, во всех отношениях современны. Словом, будущее Чукотки. Окажись поблизости прииск или какое-нибудь иное технически оснащенное предприятие — их бы с руками у нас оторвали.
— А нам и здесь хорошо, — отозвался Антон Каанто.
— Чай готов, — объявил Сергей. — Прошу к столу!
Чай был горяч, крепок, но изрядно попахивал машинным маслом. Во время чаепития Сергей осторожно поинтересовался:
— До нас дошли слухи, что вы, Мария Ивановна, решили остаться в нашем селении. Правда ли это?
— Я бы с удовольствием, ребята, — ответила Маша. — Но ведь я коммунистка и должна работать там, куда партия пошлет.
— А разве партия не учитывает личное желание? — спросил Каанто.
— Конечно, учитывает, — подтвердила Маша. — Думаю, что все будет хорошо. Мы с вами, ребята, поставим здесь такое хозяйство, что к нам будут ездить учиться со всего мира!
— Промышленное производство высококачественной пушнины, — солидно произнес Антон Каанто. — Сейчас такая установка есть — все производить промышленно. В газетах пишут так: промышленное производство свинины, промышленное производство птичьего мяса, яиц…
— Тут иронизировать не над чем, — заметила Маша. — Это серьезно. Я была в одном свиноводческом совхозе под Ленинградом. Там действительно промышленное производство свинины. В свинарниках светло и чисто, как в заводском цехе. Вода и корм свиньям подаются конвейером. Навоз тоже убирается механическим способом. Имеется даже единый пульт управления всеми этими процессами.
— А я не иронизирую, — уточнил свою позицию Каанто. — Я тоже считаю, что все это серьезно…
Чай пили долго. Маша успела рассказать о своей поездке в Канаду, о двух молодых эскимосах, которых она встретила у профессора Уильямсона в Саскатуне, в институте полярных исследований. Профессор содержал этих двух парнишек и сам готовил их в университет, потому что из эскимосской средней школы в высшее учебное заведение не попасть.
— Они примерно вашего возраста, но куда ниже вас по развитию, — заключила Маша.
После чаепития она вернулась в контору. Сергей Иванович, взглянув на нее, сказал:
— На пользу вам прогулка. Не замерзли?
— Нисколько, — ответила Маша. — Я была в вашей механической мастерской.
Сергей Иванович деликатно промолчал.
Вечером в гостиницу пришел Андрей. Грустно сказал: