Наталья глядела на все, как на музейную обстановку, с которой она была знакома по многочисленным экскурсиям в усадьбы Подмосковья, на которые ездила с детьми, но теперь это были не экспонаты, а действующая мебель, с которой придется знакомиться и обживаться. Но долго задерживаться здесь было некогда, все же это не музей.
В доме было очень много народу, в основном пожилого возраста, но все они или топтались и причитали без пользы, или стояли в ступоре и мало чем могли помочь.
Было видно, что они ждут приказов от «вышестоящего начальства», но будут выполнять их быстро и беспрекословно. Единственное, что немного смущало – Наталья вначале обратилась к ним на «вы» и по имени-отчеству, как привыкла делать, но ввела этим окружающих в полный ступор, ведь к ним всегда обращались на «ты» и просто по имени, и это никого не удивляло – ведь она – барыня, значит, имеет право!
Пришлось ей с порога продолжать распоряжаться, так как старушка, которую звали Лукерьей, оказавшаяся, как она узнала впоследствии, бывшей няней Маши и экономкой-ключницей, ответственной за все припасы в доме, неуловимо похожая на пушкинскую Арину Родионовну, только причитала, да молитвы бормотала, да и от остальных толку было мало.
Наталья Алексеевна вошла в свою привычную учительскую роль и начала раздавать спокойным голосом распоряжения. Заставила перестелить кровать в самой теплой и удобной спальне, которая как раз принадлежала барышне, положить на нее Машу, приказала горничной расшнуровать ей платье, принести побольше чистого белья, полотенец, приготовить воду с уксусом, найти сушеную малину или еще какие-нибудь травы и заварить их, и так далее.
В другой комнате, которая оказалась принадлежащей ей спальней, стояла широкая кровать, с легким, почти прозрачным пологом и балдахином, которые защищали летом от мух и других насекомых.
Тут же были и какие-то сундуки с вещами. Среди всякой одежды, лежащей в них, горничная нашла одеяние типа халата, в которое героиня и переоделась, с трудом сняв свое прежнее платье, еле разобравшись в застежках и юбках, с которыми ей помогла справиться Даша, разбиравшаяся в них гораздо увереннее.
Свет в комнатах и спальне давали люстры, канделябры, жирандоли-подсвечники, на которых по кругу располагались свечи. Стояли они на столе и небольшой печке, которая сейчас уютно потрескивала. Освещение было достаточно яркое, но непривычное для глаз – свечи горели неравномерно, трещали, иногда гасли, издавали довольно своеобразный запах, к которому надо было еще привыкнуть.
Центральной комнатой, как она позже узнала. и в которую вошли сразу по приезде, была гостиная, сама главная и обустроенная комната. Именно в ней стояла вся парадная мебель и проводились приемы. Чтобы гостям было удобно, в гостиной были устроены и специальные «уголки», отделенные от основного помещения высокими растениями в кадках или жардиньерками – специальными полочками для цветов. Тут также стояли ломберные столы для игры в карты, покрытые зеленым сукном, и небольшие изящные столики, на которых были разложены альбомы для стихов, закрытые закладками книги, еще что-то. На стенах были развешаны портреты мужчин и женщин в старинной одежде и напудренных париках – видимо, портреты предков, и картины – чаще всего виды природы.
Были в доме и диванная – комната для отдыха и домашних занятий, кабинет и библиотека – строгие комнаты, отделанные лакированным деревом, со шкафами для книг, бюро и секретерами, бильярдная – специальная комната для игры в бильярд, сейчас закрытые и запущенные, будуар – дамская комната для отдыха и приема друзей. Имелись парадная столовая и буфетная – комната рядом со столовой для хранения дорогой серебряной и фарфоровой посуды, скатертей. В буфетную доставляли готовые блюда из кухни.
Понимала Наталья людей хорошо, только речь их была несколько устаревшей, со многими местными словечками и каким-то неуловимым говором. Что интересно, она сама воспринималась всеми как лицо знакомое и близкое, никто не кричал: «Хватай демона! Барыня-то ненастоящая», как в известном фильме. Здесь ее распоряжения воспринимались всеми окружающими как само собой разумеющиеся, выполнялись беспрекословно, даже с радостью, с осознанием, что они могут помочь ей и барышне-деточке. Видно, что Машеньку здесь искренне любили, а Наталью уважали и немного побаивались, называя про себя «строгой барыней».
Но задумываться некогда, надо Машеньку лечить. Эти люди не большие советчики, они только исполнители, вот и досталось учительнице принять на себя функции и врача, и сиделки, и распорядительницы. Хоть она была не самым лучшим терапевтом, но телевизор и интернет свое влияние оказывают, так что даже самый здоровый человек примерно представляет, как лечить основные заболевания.
Вот и пришлось ей с помощью горничных поить девушку горячим питьем, обтирать уксусной водой, массировать грудь какими-то мазями. Но все усилия были пока бесполезны. Маша горела, кашляла, ей становилось все хуже, ничего не помогало, хотя прошло достаточно много времени.
Лукерья предложила отправить Степана за лекарем, благо метель совсем утихла и тот успел и покушать, и передохнуть. Наталья согласилась, хуже не будет, хотя и сомневалась, что в это время доктор может чем-то помочь человеку с сильной простудой или бронхитом, которые, как она думала, были у девушки. По крайней мере, хрипела грудь у нее очень сильно, да и кашель пробивал слабенькое тело так, что бедняжка выбивалась из сил. Сознание к ней то возвращалось, то пропадало, что попаданке, в общем-то, было на руку, разговоры разговаривать можно и позже.
Лекарь местный, Карл Карлович Рабе, по прозвищу Ворон, чья фамилия в переводе с немецкого это и значила, и сам он – худой, носатый, с черными волосами, очень на него походил, и которого все так ждали, прибыл достаточно быстро, на счастье он был на приеме у соседки, всего в нескольких верстах от их дома. Но он даже руки не помыл, не послушал Машу, просто постоял рядышком, за руку подержал, якобы пульс посчитал, а чего уж он понял, бог весть. Выдал какие-то порошки и отбыл восвояси, получив с Лукерьи плату за визит. Так что, как и ожидалось, помощи от него было мало.
А к ночи Машеньке стало еще хуже, она вся горела, близился кризис, который должен был все решить, и что-то Наталья стала паниковать.
Да и в доме так душно было, печи сильно протопили. Решила она выйти на воздух постоять, подумать, помолиться, хотя не часто это и делала. Но если один раз Господь услышал ее молитвы, может, и сейчас поможет.
Вышла она на крылечко, подняла глаза к небу, а оно такое ясное, звезды огромные, лучистые, каких уже давно мы не видим в своих городах. И опять так искренне у нее вырвалось: «Господи, не за себя сейчас прошу. Помоги этому дитя, спаси ее, ведь совсем молоденькая, так жалко! Пошли ей выздоровление!»
А сама подумала: «Сейчас выпить бы ей хоть маленькую таблеточку какого-нибудь антибиотика, и все было бы хорошо!» И знаете, какой-то звук услышала, как бывает, когда эсэмэску отправляешь! Типа, принято, постараемся помочь!
И сразу ноги ее сами в дом понесли, к вещам. Стала она копаться в многочисленных сундучках и увязочках, и о чудо, на дне одного из сундуков обнаружила коробочку с антибиотиками, а также таблетки от кашля. Вот тут-то она и не выдержала, упала на колени и от всей души выдохнула: «Спасибо тебе, Господи!»
Наталья вытащила все лекарства из упаковки, кинула ее быстрее в печь, чтобы и следов не осталось, завернула таблетки в платочек, а сама быстрее взяла одну, растолкла в порошок и пошла в комнату. Пока она так возилась, в комнату неспешно вплыл какой-то священник в скромном облачении. Оказалось, местный, рядом живет, всех знает и всех окормляет. В Васино была небольшая деревянная церковь Успения Пресвятой Богородицы, где он и служил. Прихожан было немного и, видимо, до него и дошла молва о болезни Машеньки.
И опять Наталья действовала на автомате, подошла под благословение, поцеловала руку, спросила только: «Отец Павел, а вы-то как здесь?» На что ей густым басом ответили: «Как же мне не быть, прослышал я, что Машенька плоха, вот и пришел ее исповедовать и причастить!»