Прошло несколько долгих минут, и за воротами завозились, загремел засов, ворота со скрипом стали отворяться.
— Въезжайтя на двор! — приказным голосом выкрикнул все тот же работник.
Перхуша громко зачмокал губами, направляя самокат в створы ворот, самокат вполз на двор. Доктор вошел следом, и работник сразу затворил и заложил ворота. Хоть и было темно и снежно, но доктор различил довольно просторный двор с постройками.
— Господин дохтур, пожалуйтя, — послышался женский голос с крыльца.
Доктор пошел на голос.
— Не оступитеся, — предупредил голос.
Платон Ильич еле различил дверь, но тут же споткнулся о ступеньку и схватился рукой за бабу.
— Не оступитеся, — повторила она, поддерживая его.
От бабы потянуло кислым деревенским теплом. В руке она держала свечку, которую тут же задуло. Баба была женою работника. Она провела доктора через сени, открыла дверь. Доктор вошел в просторную, добротно и богато по деревенским меркам обставленную избу. Две большие керосиновые лампы освещали помещение: две печи, русская и голландка, два стола, кухонный и обеденный, лавки, сундуки, полки с посудой, кровать в углу, приемник под покрывальцем, портрет Государя в негаснущей радужной рамке, портреты государевых дочерей Анны и Ксении в таких же переливающихся рамках, двустволка и автомат Калашникова на лосиных рогах, гобелен, изображающий оленей на водопое и самогонный аппарат на деревянной подставке.
За обеденным столом сидела мельничиха, Таисия Марковна, полнотелая, крупная женщина лет тридцати. Стол был накрыт, на нем поблескивал маленький круглый самовар и стояла двухлитровая бутыль самогона.
— Проходите, милости просим, — произнесла мельничиха, приподнимаясь и накидывая сползший цветастый павлопосадский платок на свои полные плечи. — Господи, да вы ж весь в снегу!
Доктор действительно был весь в снегу, словно вылепленный детворой на Масленицу снеговик — только сизый нос торчал из-под облепленного снегом малахая.
— Авдотья, чё стоишь, помоги, — приказала мельничиха.
Авдотья принялась отряхивать и раздевать доктора.
— Что ж вы вечером да по такой пурге поехали? — мельничиха вышла из-за стола, шурша юбкой.
— Выехали мы засветло, — ответил доктор, по частям отдавая свою отяжелевшую, мокрую одежду и оставаясь в темно-синей тройке и в белом шарфе. — Да по дороге сломались.
— Вот беда! — улыбнулась мельничиха, подходя к нему и держась полными белыми руками за концы своего платка.
— Таисия Марковна, — поклонилась она доктору.
— Доктор Гарин, — кивнул ей Платон Ильич, потирая руки.
Войдя в избу, он сразу почувствовал, что озяб, устал и проголодался.
— Выпейте чайку с нами, согрейтесь.
— С удовольствием. — Сняв пенсне, доктор стал неспешно протирать его шарфом, щурясь на самовар.
— Откуда же вы едете? — спросила мельничиха.
Ее голос был грудной, приятный, она говорила слегка нараспев и не с местным акцентом.
— Я выехал утром с Репишной, а в Долбешино не оказалось лошадей. Пришлось тамошнего возчика нанять, с самокатом.
— Кого?
— Козьму.
— Перхушку? — пропищал голосок за столом.
Доктор надел пенсне, глянул: на столе рядом с самоваром сидел, свесив ножки, маленький человек. По размеру он был не больше этого блестящего новенького самоварчика. Человечек был одет во все маленькое, но соответствующее одежде достаточного мельника: на нем была красная вязаная кофта, мышиного цвета шерстяные штаны и красные фасонистые сапожки, которыми он помахивал. В руках у человечка была крошечная самокрутка, которую он только что скрутил и склеивал своим маленьким язычком. Лицо у человечка было невзрачное, безбровое, белесое; светлые редкие волосы торчали на голове и по щекам переходили в редкую светлую бородку.
Доктору часто приходилось видеть и лечить маленьких людей, поэтому он, совершенно не удивившись, достал портсигар, раскрыл, вынул папиросу и, привычным движением ввинтив ее в угол своих мясистых губ, ответил малютке:
— Да, его самого.
— Нашли кого нанимать! — зло рассмеялся человечек, беря самокрутку в свой неприятный большой рот и доставая из карманчика крохотную, размером с трехкопеечную монету, зажигалку. — Этот вас к черту на рога завезет.
Он щелкнул зажигалкой, засветилась струя голубого газа, человечек протянул зажигалку вверх к доктору.
— Перхуша? А где ж он? — мельничиха перевела взгляд своих карих, спокойных, слегка блестящих от выпитого самогона глаз на работницу.
— На скотном, — ответила та. — Позвать?
— Конечно, зови, пусть погреется.