Нет, Ник! Вспомни закон Мёрфи! Если что-то может пойти не так, значит, оно непременно так и пойдёт. Рассчитывать нужно на худший вариант из возможных, чтобы не оказаться неподготовленным к внезапному поражению. Тактика превосходная, но только для тех, чей организм способен ежедневно выдерживать смертельные для всех остальных дозы алкоголя, а иначе можно быстро самому удавиться спьяну от такой жизненной философии. Давай, соберись, ищи, здесь должны быть ещё улики, которые помогут тебе разыскать их!
Я стал лихорадочно обшаривать всё в пределах этой комнаты, но ничего не нашёл и поэтому продолжил в других комнатах. Проверил кухню, спальню, спустился в подвал, поднялся на чердак — всё впустую. Единственной полезной находкой оказалась неведомо кем обронённая в подвале металлическая фляжка. Пустая. Я поднял её, отряхнул и положил во внутренний карман куртки.
Вот теперь меня точно можно считать вором.
Когда я поднимался из подвала, я встретился лицом к лицу с двуствольным ружьём, внимательно смотрящим своими провалами в дулах прямо на меня. Ружьё держал дедок в фуфайке и самых натуральных валенках.
— Попался, ворюга! — дрожащим голосом воскликнул он.
Я поднял руки вверх и чуть не упал обратно в подвал.
— Куда?! — вскричал дед.
Я успел ухватиться за край дыры и восстановить равновесие.
— Спокойно, дедуля, спокойно, — сказал я, пытаясь сохранять хладнокровие и не удариться в панику. — Я — следователь.
— Из милиции что ли? — прищурился дедок.
— Да. Почти.
— Докажи!
Я медленно вытащил из кармана поддельный значок следователя. Плохо, что у меня при себе не было настоящих документов, но сейчас это было невозможно.
Дед прищурился, вглядываясь в значок и размышляя, не нажать ли на спуск. У меня от этого пробежал по спине холодок.
— Странный он какой-то, — промямлил дед. — В милиции вроде не было таких…
— Я что-то вроде дружинника, — пояснил я. Мне было куда проще оперировать знакомыми ему терминами, чем пытаться объяснить, кто такие следователи, и в чём разница между ними и теми же операми из полиции. — Мне можно вылезти?
— Ружьё не уберу, — заверил дед, но подвинулся и опустил ствол вниз, по-прежнему держа наготове.
Я вылез наружу, отряхнулся.
Похоже, дедок заметил меня на подходе к дому, или же тогда, когда я расчищал снег перед входной дверью. Быть может, счёл меня одним из членов этого клуба, но когда он услышал звон бьющегося стекла, то понял всё мгновенно, нашёл как мог быстро старое ржавое охотничье ружьё и пошёл самостоятельно разбираться с воришкой. Я вспотевшей кожей чувствую, как сквозит откуда-то из коридора и выдувает пыльный затхлый воздух в разбитое мной окно. У деда были ключи.
— Ты зачем, ирод проклятый, стекло разбил? — возмутился дед, опасно дёргая ружьём.
— Дело жизни и смерти, — заверил я его.
— Ну да! Стырить поди чего хотел, да только не нашёл, да? Да, здесь у них нет ничего, я уже…
Тут дед осёкся, но было уже поздно.
— Уже проверил? — подмигнул я ему.
Он открыл рот, глубоко вдохнул и нашёл, что сказать:
— Ты мне тут не это…
Для убедительности он дёрнул ружьём в мою сторону. Я тут же поднял руки вверх.
— Ладно-ладно, — торопливо сказал я. — Но дело действительно срочное!
— Жизни и смерти, говоришь?
— Да.
Я осторожно под полным подозрений взглядом деда достал из кармана фотографию и ткнул пальцем сначала на Писклю, а затем на старушку с фиолетовыми волосами.
— Ты знаешь их?
Дед прищурился, вгляделся в фотографию и затем уверенно кивнул:
— Это — Артур Молчанов, вроде как хозяин этого дома. А вот эта милая женщина — Ирина Борисовна. Всегда вежливая, красиво и опрятно одетая, но невероятно скромная.
Я хотел отпустить едкий комментарий по поводу того, что дед водит шуры-муры с, возможно, чьей-то женой, хотя при этом сам наверняка женат, но не стал.
— Мне нужно знать, где их найти, — сказал я.
Дед нахмурился:
— У меня вроде где-то адреса ихние были записаны… Что-то я не помню, то ли на полке рядом с огурцами, то ли в ящике комода… Ох, старость проклятая.
Ещё один плюс моего дара чтения чужих мыслей — мне не важно, помнит ли человек какое-то событие, или подзабыл его. Память человека — сильная штука, она, фактически, вечная, если, конечно, клетки мозга, хранящие эти воспоминания, не повреждаются и не умирают. Если человек что-то запомнил, то он запомнил это до самой своей смерти.