По его тону Башлыков понял, не все идет гладко. Не сами факты беспокоили Башлыкова, а то, как преподнесены. То, насколько комиссия сумела подняться над всякими настроениями и наговорами. И смогла ли вообще подняться. Любой факт можно повернуть по-разному.
В таких условиях он работал. И все видели его неизменно ровным, уверенным. Обтянутая гимнастерка, по-военному подпоясанный, в начищенных сапогах. Стройный, с легкой походкой. Деловитый, как всегда.
Мало кто знал, что на душе у него мерзко. Те предчувствия, которые возникли, когда читал «Головокружение…», точат сильнее и со всех сторон. Вплотную подошла, кругом обступила беда. Беда, живые проявления которой он чувствовал все острее. И которые множились.
Оглядывался, вспоминал и видел, как может все повернуться против него. Мысли не давали покоя, он заглушал их работой. Из-за них носился по району, пробовал развеять. Но они всюду преследовали его, особенно в районе, где выпирала неразбериха. Отдыхал в дороге. Но хуже было вечерами. Он потерял сон. В бессоннице вышагивал по кабинету. Сидел, сжав руками виски, что разламывались от боли.
Оставался еще день встречи с комиссией. Теперь спрашивали только они, а он ждал. Объяснял, скрывая беспокойство, про вред, про Гайлиса, про Глинищи. Объяснял, выходило так, будто оправдывался. Видел, не одобряли за многое. Худо было, теперь и сам видел, что сплоховал, перегнул тут. Теперь и сам не поступил бы так. Теперь все виделось иначе. Тогда представлялось по-другому, как они не понимают.
Но ему тошно было оправдываться. И он старался отвечать коротко. Не терять достоинства.
Наконец, если и ошибся в чем, то честно. Ошибок нет у того, кто не делает ничего. Правда, успокоение не приходило. Он был строг не только к другим, прежде всего к себе.
Члены комиссии затронули историю с Евхимом Глушаком. Он рассказал, что знал со слов Харчева, Дубодела. Здесь все в порядке. И вдруг председатель комиссии — Башлыков уловил проницательный взгляд.
— Вы знакомы с его женой?
Башлыков оцепенел на миг. Не мог скрыть тревогу. Что еще они знают?
— Вы встречались с нею?
— Как вас понимать?
— Ну, в школе и за ее пределами?
Взял себя в руки. Снова обрел выдержку.
— Встречался. Два раза.
— У вас были, простите, близкие отношения с ней?
— Близкие.
Больше не сказал ничего. Больше они не спрашивали. Все и так ясно им и понятно.
На этом разговор закончился. Из всего, что было, последнее особенно поразило.
Долго ходил. Не мог успокоиться. Не мог принять никого. Тут ударили особенно больно. В самое яблочко.
«Знают. И это знают. Откуда?» Но удивление отступило перед большим, безысходным: как в их глазах, в глазах всех он скомпрометирован. В их глазах он человек, который путался, вел амуры с женой кулака, да еще такого бандита.
Для них он человек морально нечистоплотный, ненадежный. И как объяснишь все? Да и что тут объяснять? И ни к чему философствовать, оправдываться. Каждый оправдаться старается.
За всем этим Башлыков ощутил беду — реальную, неотступную.
Чувствует, ветер подул с другой стороны. В сторону дует. Сила поворота готова выкинуть его из седла.
Комиссия из округа, слушают в округе. Снимают с должности. Пленум райкома. Теперь, когда повернулось, все выглядит иначе.
Едет из Юровичей. Так кончилась карьера. Позорно.
Иван Павлович, напряженно обдумывая заключительные разделы романа «Декабрь, метели», не раз говорил, подчеркивал, и все с большой настойчивостью, возможно, это важно очень для него было: Башлыков со всем, что в нем было дрянного и доброго, — сын своего времени. Человек по-своему честный, преданный, принципиальный. И надо видеть, где его вина, а где беда…
И отсюда, видимо, эта запись о Башлыкове, который снят с должности и должен вернуться в свой Гомель с позором.
…Когда Башл[ыков] понимает, что рушится все, чувствует себя ничтожным, беспомощным. Плакать хочется. Зачем несправедливо наносить обиды.
Пробуждается, крепнет человеческое. Пощадите. И чувствует, пощады нет. Пропадает. Никто не хочет руки подать.
В одном из набросков читаем: «Трагедия Башл[ыкова] — трагедия человека честного».
В Жлобине Апейка увидел толпу вокруг газеты. Хлопец читал. Человек десять протиснулись, перебивали, спорили. Заинтересовался. Статья Сталина! «Головокружение [от успехов]…» Слушал. Читал и не верил, с души камень свалился! Значит, он был прав!..