В Бобруйске выбежал купить газету, почитать еще раз, вчитаться; не было — все распродали.
Радостно стучали колеса. Светилась надежда.
В Минске влажный ветер. На оттепель. Под ногами талый снег. На тротуарах следы.
На вокзальной площади купил наконец газету — перечитать еще раз все самому.
Заглянул в гостиницу, мест не было. Проходило то ли какое-то совещание, то ли пленум ЦК. Пошел в Дом колхозника, добился койки. Комната большая — на пять мест. За окном облезлая стена монастыря.
Всюду разговоры о статье. Сильное возбуждение и растерянность многих. Пошел к Белому. Не было.
Дождался.
— Придется подождать. Пленум завтра. После пленума.
…Вызвали только через два дня. Апейка прожил это время в беспомощном ожидании. Но все кончилось хорошо — в партии восстановили. А выговор все же вынесли. На всякий случай, подумал Апейка, еще не привыкли к новому повороту.
Ехал назад все же с настроением победителя. Бог с ним, с выговором, факт, что снято обвинение.
За окном веселое весеннее солнце. Синее широкое небо. На станциях слышно было, как кричали грачи. «Скоро сев…»
Представлял, как теперь держится Башлыков. Заехал в Мозырь. В окружком. (Бывший друг, который отвернулся.)
«Да, да, знаем. Звонили. Что ж… поздравляем… Н-да… Крепкая припарка… Сталинская!..»
«Принимаем меры. Решительные. Башлыкова вашего проверяем, факты тяжелые. Просто под постановление! Оргвыводы, видно, будем делать!»
Было что-то фальшивое между ними. И намек, что Башлыков полетит, не радовал. У Апейки было удивительное равнодушие к нему.
Работа пока не определена. Только ясно, что с Юровичами придется распрощаться. Там новый человек работает, не снимать же.
Но, как бы там ни было, в Юровичах пока его пристанище. На попутной подводе подался домой.
В Куренях (в селах) после статьи Сталина «Головокружение [от успехов]».
Как ее приняли.
Как хвалят Сталина, сов[етскую] власть. Ругают «своих» руководителей.
Успокоение.
Башлыков. Харчев. Растерянность.
Солнце. Ганна возвращается домой. Снег. Весна. Курени.
Свободно. Глушаков нет. Селище их пустое. Где столько страдала. (Собака Глушаков). Жаль Степана.
Дома. Со своими. Начинать заново. Отец. Мачеха. Федька. Володька приходит. Друзья.
Отец, мачеха — споры. Мачеха недовольна — уступили. Надо было держаться. Ганна заступается за отца. (Дать подробно.) Приглядывается к колхозу. К новым порядкам. Сама стала другой: «Отвыкла от грязной работы».
Василь. Как он живет?
Думает о Башл[ыкове].
Встретилась с Василем. Мельком. Несколько слов. «Как все переиначилось!»
Маня бросает взгляд на нее.
О себе Ганна. Как быть? Василь — отрезанный ломоть. Башл[ыков] — пустое. Подурнела.
О ребенке думает. Память Евхимова. На всю жизнь!
С Миканором.
Г[анна]:
— Взял бы к себе.
— А что? Вот и возьму.
— Нужна я теперь такая.
Василь вступает поздно. Только (в 1933 г.).
Линия Василя. После раскулачивания Глушака и др[угих] просится в к-з [колхоз]. Миканор не принимает. («Не принимать кулаков»).
(Тогда Василь уезжает из села).
Потом — после статьи Сталина — возвращается. (Не верить. Верить. Знает: покоя не будет).
Может, записаться? (Тут и Ганна имела влияние). Главное — тревога за судьбу свою. За сына. И материны страхи. И дедовы советы.
Двойственность настроения. Жаль своего нажитого. Коня. «А может, пронесло бы?» («Выпишусь, коли что такое»).
Весна бушует. (Через год? два?)
Вот она, Корчева полоса. О которой мечтал. Все поломалось. Ни Ганны, ни земли. «Дурень».
Так, наверное, надо.
И надо жить как есть. Как доля предначертала.
Жить.
То, что вы прочитали, разумеется, не сам роман, а всего лишь материалы к заключительным главам романа «Метели, декабрь». Что-то угадывается больше, что-то меньше, но угадывается. Например, линия развития характеров и судеб Башлыкова, Апейки, Ганны, Василя…
Как вспоминает И. Я. Науменко, в разговорах с ним Иван Павлович высказывался примерно так, что хорошо было бы «посадить Василя в окоп». Возможно, что видел, какой это будет стойкий боец, когда перед ним окажется враг, что пришел отобрать у народа землю. И, по всей вероятности, обязательно послал бы Василя на фронт или в партизаны — туда направляются события в набросках, материалах, которые выходят за хронологические рамки последнего прижизненного романа «Метели, декабрь». Тем более что один из прототипов Василя — Павел Мотора как раз и был солдатом в Великую Отечественную войну, вместе с Иваном Павловичем служил в Карпатах.