— А если кто не хочет? — будто думала вслух, настойчиво повторила тетка Маня.
— Вам говорили уже, — резковато ответил Башлыков. Он, почувствовала Ганна, терял терпение. Кончалась выдержка. Четко, с нескрываемой злостью произнес: — Тому, кто не хочет возвратиться в колхоз, надо будет вернуть туда имущество!
— Это почему? — скорее не спросил, а возразил недовольный мужской голос из задних рядов. Его сразу поддержали многие голоса.
— Вы знаете, — Башлыков и тоном, и видом своим показывал, что не желает говорить впустую.
— Знать-то знаем. Да не понимаем! — Дядька закричал зло: — Уже и своим не распоряжайся!
— И наше уже не наше.
Башлыков пересилил шум:
— Вы обобществили его. Оно принадлежит колхозу.
Кто-то возразил злорадно:
— Нет уже колхоза!
Башлыков коротко, неколебимо отрезал:
— Это колхозное имущество!
— Колхозное! Аге! — Кто-то выматерился на весь зал. Горячие голоса перебил наглый свист.
— Не вернем!! — послышался крик.
— Не отдадим!
— Наше!..
Башлыков не выдержал. Поддаваясь общему крику, одолевая его, полный гнева, распорядился:
— Имущество все необходимо вернуть! — Видно, почувствовал, что это не подействовало. Подкрепляя сказанное, пригрозил: — Все, кто не вернет, будут отвечать! Привлечем к строгой ответственности!
Его угроза подлила масла в огонь.
— Засудите? За наше же добро?
— Арестуете? За что?
— За то, что вступили!
— Всех не арестуют! — крикнул нахально передний, в кепочке. Башлыков, разгневанный сопротивлением, услышал этот крик. Только Борис поутих, Башлыков накинулся на того, что в кепочке:
— Это вражеский голос! Кулацкий голос! Вы кто?..
— Я Свердел[3], — ответил тот. В усах притаилась усмешка.
— Это что, фамилия? — Башлыков притих, вдруг утратил уверенность.
— Так кличут. — Дядька почувствовал внимание к себе, еще осмелел. Как бы издевался. — Свердел. Значит, Свердел…
— Прозвали так, — помог Башлыкову Борис. — Фамилия его Черняк Змитро.
Башлыков секунду колебался. Неприятная вышла ситуация. Стараясь держаться по-прежнему уверенно, объявил:
— Я лишаю вас голоса!
Ганна покраснела. Зачем он так? Растерялся вконец. «Не надо! Не так!» — прямо хотелось крикнуть ему. Поправить, помочь. И так вдруг остро почувствовала: молодой, зеленый еще! И городской, совсем наших не знает!..
Свердел оглянулся, все смотрели на него, ждали. Он вдруг открыто засмеялся прямо в лицо Башлыкову:
— А может, мне домой надо? А то ж терпенья уже никакого!
Башлыков жестко сощурил глаза.
— Идите! — Пообещал угрожающе: — А посмеетесь потом!
Свердел потоптался, не пошел сразу. Понравилась роль. Попробовал еще:
— А может, и других отпустите? Утомились, поди…
— Идите! — приказал Гайлис Сверделу.
Когда Свердел вышел, встал Апейка. Попробовал помочь Башлыкову вывести собрание из тупика. Сказал, что сразу тяжело все решить, что он и его товарищи надеются, что колхозники обдумают все спокойно, рассудительно. И вернутся в колхоз…
Однако и его не хотели слушать.
— Подумали уже! Хватит!..
Когда Апейка, Башлыков и другие выходили из класса, в коридоре молча пропустили их. В Параскиной комнате было слышно, как еще долго уныло топали, шаркали сапоги и лапти. В комнате молчали, будто слушали этот топот и шарканье.
Башлыков стоял обособленно от других, сосредоточенный, замкнувшийся, с неведомыми недобрыми мыслями. Он был так углублен в себя, что не сразу понял, что ему говорит Черноштан, который несмело подошел к нему.
— Что? — нахмурился Башлыков.
— Я хочу пойти в Туманы, в колхоз, — осторожно пояснил бывший председатель. — Счетоводом могут взять. Так можно ли?
— Идите кем хотите, — Башлыков впервые поднял глаза на Черноштана. Взгляд был тяжелый, не обещал доброго. — Только сначала отчитаетесь за свою «деятельность» комиссии из района…
Он повернулся, обвел взглядом комнату. Тяжелой походкой направился к Миканору и Гайлису.
— А вам придется объяснить историю с колхозом «Рассвет» на бюро райкома…
Он прислушался и вдруг начал быстро собираться. Ганна приготовила ему и Апейке перекусить, попросила на минуту задержаться. Апейка готов был согласиться — проголодался, однако Башлыков не захотел.
За ним поспешил и Апейка.