— Бобров?! — в один голос ахнули мы. — Господи, да они же по Брему живут в воде!
— Может в совхозе можно раздобыть себе на воротник шкуру, — сообразил Зуппе.
— Сходите, посмотрите, — посоветовал Матвей Иванович. — Управляющий там Федор Андреевич, хоть и коммунист, но парень не вредный.
Мы нанесли визит совхозу. Сад производил тяжелое впечатление: одичал ужасно, большие площади были совершенно вырублены. Оставшиеся деревья стояли неподмазанными, необкопанными. По террасам виднелись свежевыкопанные канавы, словно гостеприимно приготовленные братские могилы. Ни бобров, ни людей нигде не было видно. Мы поднялись на гору, к дому.
Управляющий, Федор Андреевич, действительно оказался парнем невредным. Бледнолицый, очень худой молодой человек с грустными глазами, обремененный, судя по шныряющей детворе, большой семьей.
В зальце стояли заграничного вида ящики, в которых жили, вернее доживали, нутрии. В одном из ящиков лежал стоптанный валенок, гнездо для окотившейся самки. Запах в непроветриваемой комнате стоял, как в хорошо «обжитом» морге.
Простуженный Федор Андреевич непрерывно шмыгал носом и, очевидно болея душой, нам рассказывал:
— Сто семей нутрей закупил Внешторг в Канаде, заплатил золотом. По дороге много зверей подохло. Оставшихся в живых спешно сгрузили в Ленинграде с парохода и на самолетах доставили к нам, в совхоз. Инструкций от Главка мы никаких не получили. Телеграммой нам только приказали вырыть канавы и напустить воды. Канавы мы порыли и стали наполнять водой городского водопровода, он у нас здесь проходит. Вода в канавах почему-то (!) не держится; город же протестует, больше воды не дает. Держим зверей в комнате, ждем указаний Главка. Бобры же понемногу дохнут и лысеют. Как за ними ухаживать, чем кормить, никто не знает.
- Ну как, Эди, хорошо серебрится твой бобровый воротник?! — не удержался я позлорадствовать на обратном пути. — Достал себе шкуру?
- Шкуры я пока себе не достал, — мрачно отвечал Эдуард. — Подожду, когда Главкозверь сдерет ее с этой мокрой курицы, с Федора Андреевича!
IV1930 год. После коллективизации.
Трудно разговаривать с человеком, которого многие годы не видел, которого знал молодым, полным сил; о котором сложились у тебя определенные впечатления, и которого ты с этими впечатлениями отложил в архив.
Как-то вечером меня неожиданно посетили две дамы: Ирина Яковлевна и Эмма, обе урожденные Тещенко.
— Разрешите, Андрей Иванович, обратиться к вам с большой просьбой, — говорила Ирина Яковлевна, некогда стройная цыганочка. — Вам, конечно, известно, что отец Эммы и мой дядя Матвей Иванович уже третий год на принудительных работах в лагерях. Он писал, что его должны досрочно отпустить, на днях же прислал отчаянное письмо — его перекидывают на другую стройку. Мы просим вас сходить с нами к Эдуарду Иосифовичу Зуппе. Может быть он, как защитник, что-нибудь посоветует или напишет прошение.
— Эдуарда на той неделе похоронили, — сообщил я.
— Боже мой, простите, я не знала, — побледнела Ирина Яковлевна. — Крутом горе, смерть. Мой отец тоже недавно умер, дядя Семен сошел с ума, дядя Матвей — в заточении…
После визита Ирины Яковлевны и Эммы меня неудержимо потянуло еще раз посетить старые места. Я поехал.
От домика Матвея Яковлевича за балкой осталась лишь разломанная печь и закопченная, уныло глядящая в небо, труба. Молодой сад зарос крапивой и лопухами; в нем паслись козы.
На воротах старой усадьбы висела нарядная вывеска:
«ПИТОМНИК СТОРОЖЕВЫХ СОБАК ОГПУ» и ниже: «Вход только по пропускам».
Я пошел по дороге, проложенной с одной стороны старого сада, огороженного теперь двойным рядом колючей проволоки. Там и здесь на почтительном расстоянии друг от друга, стояли чудом уцелевшие деревья. Красавица яблоня у колодца была срублена, торчал лишь безобразный пенек. К нему был прикован, похожий на черта, пес. Рослый детина дразнил пса тряпкой. Пес бесился, гремел цепью…
С тяжелым сердцем поспешил я на поезд. В Широком Логу делать мне было нечего.
Чудесный сад кудесника Ивана Ильича, сад, который кормил отборными фруктами население двух городов, погиб.
Доломали, антихристы!
Лирический случай
Была эта самая лирика, была любовь! Вы не смотрите, что сейчас я пооблез и фамилия у меня мизерная — Иван Сидорович Клоп! Конечно, с такой фамилией на любовном фронте трудновато. Иная женщина как узнает, покраснеет и отходит в слезах. Никому не лестно быть клопихой, то естъ подружкой Клопа! И все же в моей жизни был настоящий лирический случай! Сейчас все по порядочку расскажу, только раньше выпьем еще по одной, для оживления воспоминаний. За ваше!… Итак, женили меня рано и романического тут было мало, разве только что приданого не додали, и пришлось после вырывать со скандалом. В остальном супружница оказалась кладом. Самостоятельная, отлично пироги пекла. Прожили мы с ней счастливо, без выдающихся семейных эксцессов, лет десять. К тому времени стал я продвигаться по службе. Партия выдвинула меня пропагандистом в Кировский райком, с прикреплением к закрытому распределителю типа «Б». Партсекретарь мне говорит: — Товарищ Клоп, ты приблизился теперь, можно сказать, к партийной элите. Смотри у меня, не подгадь; держись всегда генеральной. Говоришь ты не плохо, по письменной же части слабоват. Пиши дома пересказы из «Истории партии», поможет насобачиться!