Савелий сидел, не двигаясь, и чувствовал, как его губы расплываются в бессмысленной улыбке. Так хорошо и спокойно ему никогда еще не было. Ни о чем не думать, ни о чем не беспокоиться, глядеть на снующую перед глазами проворную Ксюшу, на деда Антипа, мнущего на столе свои загрубелые пальцы, на сына Артемку… Савелию захотелось взглянуть на сына, и тут же тоскливо заныло под сердцем. Завтра — уходить. Он не должен раскисать. Не имеет права. Он сейчас не просто человек, он — солдат. Более того, хоть и временный, но — командир тех четверых, сидящих где-то в валежнике около горелища, жмущихся друг к другу от холода и догрызающих последний сухарь. Завтра, в это же время, Савелий встретит их у расщепленного молнией высохшего дуба и поведет к партизанам, куда пока что еще и сам не знает дороги.
На столе появился хлеб, сало, вечерние драники, соленые огурцы, простокваша. Все — свое, взращенное крестьянскими руками, ухоженное, досмотренное, заботливо очищенное. Ничто на столе так не потревожило Савелия, как запах свежего хлеба.
Ел он не торопясь, чересчур медленно, каждый раз удерживая у рта ложку с борщом, чтобы не отбросить ее в сторону, не схватить дрожащими руками тарелку и пить через край.
Ксюша глядела на него, положив подбородок на кулаки, и беззвучно глотала слезы. Савелий уткнулся взглядом в глиняную тарелку и чувствовал какую-то неловкость перед этими родными ему людьми. Он не мог понять, откуда такая неловкость и стыд — вины его в том никакой. Но это чувство не проходило. Дед Антип и Ксюша ждали, пока Савелий поест.
Съев половину, он отложил ложку.
— Хватит на сегодня.
— Ну, рассказывай, откуда? — заговорил дед Антип.
— Отовсюду. Мыкали вокруг да около, пока не пришли в Метелицу. Тимофей где?
— Дома Тимофей, — ответила Ксюша, вытирая глаза. — Детдомом заведует.
— Как — детдомом? — удивился Савелий и поглядел на деда Антипа.
— Да, да, — закивал дед. — Все аккурат.
Ксюша поглядела на Савелия, на деда, улыбнулась грустно и махнула рукой:
— Ай, батя, все я знаю! — Она повернулась к мужу: — Шушукаются с Тимофеем, думают, я дите какое…
— Знаешь, так помалкивай! — буркнул дед Антип. — В лесу Маковский, Тимофей связуется с ним. Добрый отряд сколотили, скоро загудит округа. Вот отлежишься…
— Да ты что, батя! — перебила его Ксюша. — Погляди на него — ветром шатает.
— Значит, есть связь, — вздохнул облегченно Савелий. — Не ошибся я. Приведешь завтра Тимофея, разговор имею. Только чтоб тихо.
— Ну!.. — Дед Антип обидчиво крякнул.
— Завтра уйду.
Ксюша вскрикнула, потом ухватилась обеими руками за его локоть и уперлась взглядом в мужа.
— Не пущу! — выдохнула она и застыла с полуоткрытым ртом.
— Куда торопиться? — поддержал Ксюшу дед Антип. — Отлежись, тогда… Успеется.
— Меня ждут, — сказал Савелий, не поднимая глаз.
— Ты не один? — удивился почему-то дед Антип. — Да-а, ничего тут не попишешь.
Савелий начал рассказывать о своих скитаниях:
— Под Полтавой нас окружили. Всю армию…
— Армию? — переспросил дед. — А немец бахвалится, што четыре. В плен понабрали тыщи…
— Да, батя, так оно и есть, если считать весь киевский «котел». Застряли мы там клином. Вот и отрезали.
— Да ну? — прошептал удивленно дед Антип. — Шестьсот шестьдесят пять тысяч — в плен?
Савелий усмехнулся.
— Нет, батя. Тут немецкая арифметика сплошала. Видать, они взяли число всех четырех армий. Так добрая половина загинула, да прорвалась из окружения часть… Я тоже в тех тысячах, а, видишь, не в плену. Нет, батя, брешут.
Савелий рассказывал, как прорывались из окружения, как дважды пробовали перейти линию фронта, потом разыскивали партизан, и украдкой поглядывал на Ксюшу. Она как будто примирилась со своей участью, слушала рассказ мужа, но выглядела жалкой и беспомощной. Язык у Савелия начал заплетаться, веки помалу тяжелели. Полтарелки борща разморили его окончательно. Потянуло ко сну, к мягкой постели, но обрывать рассказ на полуслове было неловко. Наконец Ксюша заметила его состояние и сказала:
— Завтра доскажешь. Гляди, совсем валишься.
— И то, — подхватил дед Антип. — Завтра приведу Тимофея, все будет аккурат. Ксюша вон поставила тесто, испекет хлебов.
Ксюша взяла лампу и повела Савелия поглядеть на сына. Артемка лежал на своей маленькой кроватке, разметавшись во сне и скинув ногами одеяло. Слабый свет от керосинки румянился на его круглых щеках. Савелий и Ксюша, прислонясь друг к другу, стояли и молча глядели на сына. Легкая улыбка скользнула на Артемкиных губах, он пожевал круглым ртом и повернулся на другой бок.