Все так и складывалось: подходящая работа (все же не от гудка до гудка, как на заводе), в ста метрах от нее — пивная бочка, в десяти минутах ходьбы — квартирка с отдельным входом, почти как своя. Захар уже прикидывал откупить со временем у одинокой хозяйки-старухи половину дома. А не откупить, так «унаследовать». Бабка немощная, того и гляди, отойдет через годик-другой. Кому дом, государству? На кой ему эта развалюха! Потом (Капитолина прознала), есть закон, по которому сдаваемое жилье переходит в собственность нанимателя после выплаты его стоимости. Годика за два как раз квартирных и набежит, лишь бы к этому времени старуха их не выгнала. Ну да Капитолина нашла к хозяйке ключик, и живут они теперь чуть ли не по-родственному.
На работе Захар ни с кем близкой дружбы не заводил, но и не сторонился своих бригадников, на вопросы же любопытных по поводу отсидки в лагере отмалчивался. Подступились раз, подступились другой и оставили в покое, так и не узнав истинной причины его осуждения. Разузнавать же специально ни у кого особой нужды не было; мало ли кто и за что сидел.
Больше других проявлял внимание к Захару Сенька Шульга. Еще с первого дня принялся обхаживать его, заговаривая о том, о сем, приглашая на пиво, на чарку, однажды напросился в гости, познакомился с Капитолиной и понравился ей своей веселостью и деловой хваткой. Связи у него были самые обширные: от барышников до заведующих баз и директоров ресторанов. Захар сразу понял: неспроста Сенька увивается вокруг него. И не ошибся. Как-то в обед, уже в разгар лета, он завязал с ним откровенный разговор.
— Твоя баба просила достать швейную машинку, — начал Сенька издалека.
— Ну.
— Договорился с одним. Гроши на бочку — и бери.
— Много?
— Да зарплаты полторы твоих.
Захар присвистнул и покачал головой:
— Нету сейчас. Вот хату продаст, тогда, может… Да и на кой сдалась ей эта машинка! Тут одеться не во что…
Сенька поглядел на него с прищуром, прищелкнул языком и протянул явно намеренно:
— Мда-а, хреновские у тебя дела. А ведь можно подзаработать.
— Где? — спросил Захар с любопытством, уже догадываясь, о чем пойдет речь.
— Хорошо можно подзаработать. И на машинку, и на другое. — Он постучал по контейнеру костяшками пальцев и, пнув ногой пустую бутылку из-под дешевого вина, усмехнулся. — На добре сидим, а пьем дерьмо какое-то. А, как думаешь?
Захар давно понял, что за жук Сенька, и такое предложение не было для него неожиданностью. Действительно, все хорошенько взвесив и рассчитав, можно было «колупнуть» один из контейнеров, который побогаче. Не здесь, конечно, не на базе — это для дураков. А вот на перегоне, зная заранее и маршрут, и платформу, и содержимое контейнера, да еще погрузив его поудобнее… Дело верное. На секунду в нем проснулся былой азарт, но тут же угас, уступив место здравому рассудку и осторожности.
— Думаю, Семен, что зарабатывать надо честно, — ответил он с улыбкой.
— Шутни-ик. Или завязал?
— Нет, насиделся.
— Да верняк же! — оживился Шульга. — Дело клевое, все так обставим, что и комар носа не подточит. Ты что же, всерьез собираешься мантулить за эти паршивые рубли? Не поверю…
— Будет, Сеня, — оборвал его Захар. — Давай так: ты не говорил, я не слышал. Обознался ты, хлопец, за другого меня принял. Ну да ничего, бывает.
Шульга растерянно заморгал, искривил губы в подобие улыбки и, будто поняв, в чем дело, вытаращил глаза:
— Выходит, ты — за политику?..
— Сейчас все — политика, — ответил Захар туманно, ухватившись за Сенькино предположение.
Только сейчас ему пришло в голову (Шульга натолкнул на такую мысль) выдать себя за политического. Почему бы и нет? Пусть думают, что за убеждения пострадал. Вот именно: пострадал. Теперь люди во что угодно поверят. Недавно были враги, сейчас — пострадавшие. Отлично! Захару лучшего не придумать. Он хорошо знал, что пущенный однажды слух со временем обрастет подробностями, станет достоянием всех (а раз все говорят, то так оно и есть) и укоренится накрепко. Самому же ему в этом деле никакого участия принимать не надо, кроме как не опровергать слухов. Все остальное сделают людские языки.
— Не темнишь? — допытывался Шульга. — Давай без булды. Мне скажешь — что в могилу… Гадом быть!