— Для начала, Онисим Ефимович, давайте-ка будем выбирать выражения.
— Ну-у, если так…
— Да-да, так, — подтвердил заведующий. — С материалами, как вы догадываетесь, я знаком. Бюро, конечно, состоится.
— И вы одобряете? — Челышев вскинул бровь и насторожился.
— Как вам сказать, — замялся на мгновение Лабудинский. — Обсуждать работу директоров — право райкома.
— Я не только директор, но и коммунист. Так что давайте напрямую.
— Хорошо, будем напрямую. Так вот, своего мнения Кравчуку я навязывать не стану. В дела бюро вмешиваться не могу и не хочу. Думаю, что решение, каким бы оно ни было, останется без изменений.
— Так, — выдавил Челышев, едва сдерживая прущее изнутри негодование. — Получается, значит, что старых работников побоку. Сделали свое, накатали, та-аскать, ровную дорожку, а ходить по ней молодым.
— Ну, зачем же так сразу? — покривился в улыбке заведующий. — Бюро объективно разберется, взвесит все «за» и «против»… Отменить заседание нельзя, поймите, — сказал уже мягче. — Много фактов против вас, вот в чем дело.
— Да каких фактов? Каких фактов? Нащипали, надергали — и это факты? Либерализмом тут попахивает, вот что, — не выдержал Челышев. — Кравчуковским либерализмом!
Он ждал, что Лабудинский прицыкнет на него за такие слова, потому как обвинять секретаря райкома в либерализме — дело нешуточное, тут нужны веские доказательства. Но заведующий, только что сделавший замечание по поводу «новой метлы», вдруг повел себя иначе.
— Не горячитесь, время покажет. И потом, Онисим Ефимович, что это вы произносите «либерализм» как ругательство? Ни к чему такие страхи.
Это было совершенно неожиданным. С каких пор Лабудинский стал терпим к либерализму? Никогда за ним такого не водилось. Он — производственник до корней волос, все остальное его интересовало постольку поскольку, и тут они с Челышевым единомышленники. Да, они разные люди по характеру, по темпераменту, но — единомышленники. И вдруг на тебе, отмочил. Странно и непонятно. Что-то изменилось. Явно что-то изменилось в обкоме, иначе заведующий вел бы себя по-другому.
— Что произошло? — спросил Челышев напрямик. — Я ничего не понимаю.
— Ничего не произошло, — пожал плечами Лабудинский, но, взглянув на Челышева и поняв, что тот не поверил, сказал примирительно: — Не расстраивайтесь, еще ничего страшного не случилось.
— Завтра случится. И, как я вижу, никто этому не сможет помешать.
У Челышева все же хватило выдержки, чтобы не козырять своими старыми заслугами, партийным стажем, заводскими достижениями. Все это известно, само собой понятно, и его горячность выглядела бы смешной.
— Почему же никто не сможет, — произнес заведующий и, поразмыслив с минуту, добавил: — Секретарь сможет.
— Какой? — не понял Челышев.
— Первый. Такие вопросы он сейчас решает сам. — Он поднял глаза с едва заметной смешинкой, дескать, оригинал наш новый секретарь, можно этим и воспользоваться.
— И вы советуете сходить к нему?
— Советую.
В голосе Лабудинского слышалась доброжелательность и одобрение, поддержка, хотя он и сказал откровенно, что не хочет вмешиваться в дела райкома.
В приемной долго ждать не пришлось. Челышева на удивление быстро пригласили в кабинет. Секретарь поздоровался за руку, указал на кресло и спросил:
— По какому вопросу?
— По личному.
— Тогда расскажите о себе и о причинах вашего прихода.
Спокойный тон секретаря остудил Челышева, и он без хвастовства, без нажима на личные заслуги пересказал ему свою биографию — без подробностей, ясно и четко, как в листке для отдела кадров. Только о сосновском периоде, о восстановлении завода позволил себе более пространный рассказ. Но это и понятно, персональное дело в райкоме касалось последних лет его директорствования.
Секретарь слушал не перебивая, внимательно, всем своим видом располагая к откровенности. Был он уже не молод — за пятьдесят, но поджар, подтянут, в сугубо штатском костюме и при галстуке.
«Никак, мода новая? — подумалось Челышеву с каким-то непонятным чувством — то ли с неприязнью, то ли с огорчением. — Быстро, однако…»
Еще совсем недавно была мода на кителя полувоенного образца. Строго, скромно, без излишеств. Это было во вкусе Челышева.
— И в чем вас упрекают? — спросил секретарь.
— Если бы только упрекали, а то обвиняют, — прогудел Челышев с обидой в голосе. — Ни в чем серьезном, как я понимаю. В стиле работы, в побочном, та-аскать. — И он скептически ухмыльнулся.