— Как там, в Гомеле? С начала войны не был.
— Спокойно. После провала подполья ничего не слыхать. Читали в «Ежедневных сообщениях»?
— Читал, — вздохнул Тимофей. — Ну, а вы как?
— Да все так же, Тимофей Антипович, все так же. Инспектирую. — Чесноков закинул ногу на ногу и достал папироску.
— Как — инспектируете? — удивился Тимофей. — Разве школы работают?
Инспектор улыбнулся и прикурил.
— Будут работать. Немцы в нашу образовательную систему не вмешиваются. Вот разрешили школы открыть.
— Значит, вы у меня, так сказать, с официальным визитом? — спросил Тимофей с тревогой в голосе.
Чесноков, видать, заметил волнение Тимофея и весело рассмеялся.
— Будет вам, Тимофей Антипович! Все гораздо проще. — Что «проще» — он так и не сказал. — Нам же и на руку. Не будем мы воспитывать — воспитают они. Учтите, что наша бездеятельность срабатывает на немцев. Не так?
— Так, — согласился Тимофей. — Но все-таки в оккупации…
— Не беспокойтесь, наши считают, что школы надо открывать. И так целый год потеряли. Программы — прежние, наши, правда, обязали ввести закон божий, ну да черт с ними! Мы их по своим молитвам…
— Кто — наши? — спросил Тимофей и неловко умолк, поняв, что этим вопросом поставил инспектора в неудобное положение.
— Ну-у… — замялся Чесноков, — наши… В общем, Тимофей Антипович, надо готовиться к занятиям.
Недоверие Чеснокова не обидело Тимофея — не станет же инспектор рассказывать деревенскому учителю о своих связях. Другое дело, есть ли у него эти связи.
— Вы правы, Илья Казимирович, надо учить детей. Только мне, видать, пока что не придется.
— Это почему?
— Открывали здесь детдом… — начал Тимофей, но Чесноков его прервал:
— Знаю, знаю. Вы поступили как настоящий герой. Да-да, кроме шуток. Но рисковали. Ох как рисковали, Тимофей Антипович! Кстати, что с детьми?
— Живут в разных семьях… Только хилые. Все лучшее отдают им бабы, а без толку. Подорвали здоровье… на всю жизнь.
— Да-а, — протянул Чесноков, оглядываясь, куда бы бросить окурок.
— Вот сюда. — Тимофей подставил блюдо с голубым цветком на донышке. — Некурящий, пепельницу никак не заведу. А откуда вы знаете о детдоме?
Чесноков улыбнулся и спокойно ответил:
— От вашего коменданта.
Тимофей насторожился: почему от коменданта? И вообще, откуда он знает Штубе? Но безмятежная улыбка Чеснокова смутила учителя, и он устыдился своей излишней подозрительности. Конечно же, только через коменданта и мог узнать о детдоме инспектор — официальное лицо, прибывшее в район организовывать открытие школы при немецком режиме. С комендатуры и надо начинать, откуда еще?
«Какими мы стали подозрительными, — подумал Тимофей с досадой. — Черт-те что вытворяет война с человеком. Осторожность необходима, но недоверие… к своим людям… Своим? А полицаи что, с Аляски приехали?»
— В таком случае вы должны знать, что меня к работе не допустят. После всего, что случилось… Уцелел, и то слава богу.
— Ошибаетесь, Тимофей Антипович. Сам же комендант и рекомендовал вас.
— Шту-убе?! — удивился Тимофей.
— Он самый. Не ожидали?
— Не может быть.
Чесноков рассмеялся.
— Знаете, как он сказал: «Этот учицел можно довьерить дети».
— Странно. Не пойму я этого Штубе. Не иначе опять что-то замышляет.
— Ничего не замышляет. Для своих дел они открыли детдом в Криучах, поставили директором отъявленную сволочь. Я был там. А Штубе… Что тут понимать? Он представляется этаким миссионером, который крестом и мечом насаждает арийскую веру. Короче, готовьте школу. Занятия с сентября.
— Подумать надо, Илья Казимирович.
— Да что вы, Тимофей Антипович! О чем думать? Сентябрь на носу.
— Хорошо, хорошо, — сказал Тимофей неопределенно. — У вас, как говорит мой племянник, в животе лягушки не квакают?
— Квакают, — рассмеялся Чесноков.
— Я сейчас.
Прося быстро собрала на стол, Тимофей достал бутылку самогона, припасенную на случай.
— Хлебная? — спросил инспектор с видом знатока.
— Свекольная.
— Конечно, не коньяк… — Он прошелся по комнате, выглянул в окно. — А помните, Тимофей Антипович, довоенное время? Неплохо жили…
«Да ты и сейчас не тужишь!» — почему-то со злостью подумал Тимофей и пригласил инспектора к столу.
Выпив чарку, Чесноков нехотя хлебал постный борщ, потом ковырял вилкой в тушеной бульбе. Было заметно, что не привык он к такой еде. Толстые губы его шевелились медленно и, казалось, недовольно.