14
Время для Антипа Никаноровича укоротило свой бег. Зима тянулась медленно и нудно. Особенно длинными казались вечера. Солнце садилось рано, сон к нему не шел. Чем бы ни занимался, в голове ворочалась тяжелая думка: до каких пор наши отступать будут, когда повернут обратно? Немец до самой Волги докатил, дальше некуда. Говорят, увяз в российских снегах. Дай-то бог! В эту зиму отобрали теплую одежку: тулупы, полушубки, валенки — прижало, значит, немца. На десять дворов осталось по одной корове, кабанчика еще осенью приметили полицаи в баньке на краю сада и увели. А что с ними сделаешь? Оглоблей не огреешь бандюг, в сельсовет не пожалуешься, в суд не подашь. Терпи, мужик, завоевателя. Эх, человек-человече, и зачем тебе разум дан? Волк и тот знает свое урочище. Земля всех прокормит — знай работай. Ан нет, в шелках научились ходить, а работать лень, на дармовщину тянет, на жизнь беззаботно-сладкую. Нету ее, беззаботной жизни от трудов своих, и не будет. Куда ты глядел, человек, коли допустил фашистскую нечисть на земле своей? Людьми ведь рождались они, а стали фашистами, знать, ты дал им звериный норов, твоя вина! Заработался за плугом, врылся носом в землю — проглядел, что за спиной творится. Неужто мало тебя били, человек, неужто мало топтали ногами выродки в семье твоей? Когда ж ты поумнеешь?
Тяжко Антипу Никаноровичу на старости лет, не рукам-ногам — душе тяжко. Ладно фашисты — вражина и есть, но свои, свои-то под боком зверюгами повырастали.
Шел он сына проведать, навстречу — Степка-полицай с карабином за плечом. Дите дитем, едва пушок над верхней губой прорезался, а вышагивает по деревне козырем — сторонись бабы! Не уступил Степка дорогу старику, и зацепил его Антип Никанорович плечом, да так, что отлетел хлопец в сугроб.
«Ишь ты его, в соплях путается, а туда ж!» — подумал Антип Никанорович и прошагал мимо, даже не взглянув на барахтающегося в снегу Степку.
— Ну т-ты, ослеп на старости? — крикнул Степка визгливо, по-мальчишечьи.
Антип Никанорович остановился и повернулся на окрик. Степка уже стоял на узкой стежке с открытым ртом и трясущейся нижней губой, снег прилип к его подбородку, обклеил полушубок и мохнатую шапку, карабин сполз с плеча и болтался на согнутой в локте руке.
— На п-печке б лежал! Т-толчется тут! — выпалил он, заикаясь.
И тут Антип Никанорович взорвался:
— Щеня! Сопля зеленая! Вчерась титьку кинул! Ты комуй-то говоришь?
— П-полегче, а т-то…
— Што-о?! — Антип Никанорович двинул на Степку, раскоряча ноги, медленно, вперевалочку.
— И п-пальнуть могу! — выкрикнул Степка, хватаясь за карабин и отступая назад.
— Ну-ну, сыми свою стрельбу! — хрипел Антип Никанорович. — О колено хрясну — щепки полетят. А с тобой знаешь што сделаю, знаешь што? За ноги возьму, размотаю, падлу, и головой о вербу! Ну, сыми стрельбу!
Щеки Степкины вздулись и покраснели, дрожащими руками он держал карабин, но наставить на Антипа Никаноровича не решился — пятился, загребая валенками снег, и часто моргал.
— Я не п-погляжу на ст-тарость, — бормотал он. — Найду управу. Карабин ить немецкий…
— Немецкий, значить? — Антип Никанорович зашагал прямо на Степку. — Немецкий, значить? Батька на фронте, а ты тут со стрельбой гуляться? Цацку сопляку дали? Я вот зараз эту цацку!..
— Но-но, п-полегче… С цепи сорвался… Я тебя трогал, да? Т-трогал?
Степка уже не пятился, а бежал по стежке, оглядываясь на Антипа Никаноровича и по сторонам — не видел ли кто его позорного отступления? Антип Никанорович не преследовал Степку, прошел шагов десять и остановился, размахивая руками и выкрикивая вдогонку:
— Я те покажу! Я те научу старших уважать, щеня вислоухое!
Бормоча проклятия и ругаясь на чем свет стоит, он пошел своим путем к хате Тимофея. За дорогу так и не остыл, тяжело дыша и чмыхая носом, ввалился в сенцы. Тимофей встретил его на пороге, веселый, с улыбкой во весь рот, и сразу же оглушил радостной вестью:
— Ну, поздравляю, батя! Немцев под Сталинградом побили!
— Да ну? — Злость из груди Антипа Никаноровича как ветром выдуло. — Ишь ты, а! Ну, рассказывай, не тяни! Чего скалишься?
— Разве я тяну? — Тимофей рассмеялся. — Пошли в хату.
Они прошли в светелку, уселись у окна. Максимка с Анюткой игрались тут же, и Тимофей выпроводил их на кухню. Антип Никанорович не сводил глаз с сына и ерзал нетерпеливо на табуретке.
— Ну?
— Ночью Люба приходила, — заговорил Тимофей. — С утра в школе был, не успел… Так вот, сообщение Совинформбюро: немецкая армия окружена под Сталинградом и уничтожена!