Тимофей с Левенковым отвалили от «стола» и тихо переговаривались.
— Странная тишина, — рассуждал Левенков. — Неужели Добруш взяли?
— Тогда мы должны были слышать продвижение к Метелице. Вчера еще засветло канонада утихла.
— Вот именно. В Метелице должен быть бой. Если предположить, что вечером взяли Добруш, то по лесной дороге немцы должны были отходить ночью.
— Тихо было, — вмешался Антип Никанорович, доев огурец. — Я раза три просыпался.
— Значит, готовятся. И все-таки странно. Разведать бы надо.
— А чего ж, пошли разомнем ноги, — вызвался Антип Никанорович.
— Сколько до лесной дороги-то?
— До шляху? А версты четыре без малого. Так што, ежели готов, можно и прогуляться. — Он бодро кашлянул и по-молодому расправил плечи.
Через полчаса они уже шагали по едва приметной лесной стежке. День выдался ядреным и погожим. С восходом солнца подул ветер, разогнал облака, утверждая по всему небу бесконечную синеву. То там, то здесь «кровянились» осины, березы стояли желтые, умиротворенные тишиной, клены неохотно роняли широкие лопатины своих листьев, только дубы-ленивцы зеленели по-весеннему. И не хотелось думать о грохоте боев, о войне, о смерти. Но не думать было нельзя. Война не давала себя забывать.
Левенков вдруг остановился, приложил к уху ладонь. Тяжело и плавно раскалывая воздух гулом моторов, над лесом пролетели самолеты и умолкли где-то вдалеке.
— К Гомелю подались, — заметил Антип Никанорович.
— По звуку — наши. Прощупывают фрица.
— Дай-то бог.
Прошли еще с полверсты и услышали рев моторов, лязг гусениц на шляху.
— Танки, Антип Никанорович. Танки!
— Эк ты, лязгают как — земля ходуном. А што, коли танки?
— Значит, Добруш взяли! Понимаете, передняя линия отходит. Ждите сегодня боя в Метелице! — Он умолк, сдерживая волнение и что-то соображая, потом пожал плечами, добавил уже спокойно: — А вообще-то странно. Со вчерашнего вечера боя не было, а отходят только сегодня. Что бы это значило?
— Хм…
Пока пробирались к шляху, колонна машин и танков прошла. Опять наступила тишина. Они облюбовали место за кустом и решили подождать. Просидели около часа. Наконец «слухастый» Левенков насторожился.
Первым из-за поворота показался крытый грузовик. Чем ближе он подходил, тем удивительней и непонятней становилось Антипу Никаноровичу. Он таращил глаза на шофера, на сидящего рядом офицера, и какая-то дрожащая волна подкатывала к груди, становилась поперек горла. Глотнув воздуха, тихо прохрипел:
— На-аши…
— Наши, — так же тихо, сдавленным голосом отозвался Левенков. — Наши! Да наши же, Антип Никанорович! — Он выскочил на шлях, размахивая руками: — Стой! Остановись!
Головная машина остановилась, из кабины выскочил лейтенант, свежевыбритый, но с красными от бессонницы глазами.
— Что такое? В чем дело?
Ничего не говоря, Левенков кинулся его обнимать. Из кузова попрыгали бойцы, обступили Антипа Никаноровича и Левенкова. Антип Никанорович улыбался, обводил всех оторопелым взглядом и повторял растерянно:
— Сынки, наконец-то… Дождались… Сынки… Родные мои…
После объятий и поцелуев Левенков торопливо заговорил:
— Дальше нельзя, лейтенант, в деревне немцы. Хорошо устроенная оборона, пушки, пулеметы…
— Немцы? — удивился лейтенант. — Так вы из деревни?
— Да… То есть нет… Сейчас мы из леса, беженцы. Из деревни ушли десять дней назад.
— Правда, сынок, засели крепко, — подтвердил Антип Никанорович. — Ишо и нас заставили копать траншеи.
— Черт! Что-то здесь не так. — Лейтенант достал из планшета карту, развернул. — Неужели с дороги сбились? Не хватало… Как ваша деревня?
— Метелица.
— Правильно, Метелица. Там рота Соколова.
— Не может быть! Деревня рядом, и мы бы знали. Ни одного выстрела…
— Вот оно что, — заулыбался лейтенант. — Еще вчера немцы сдали вашу Метелицу без боя. Так что собирайтесь домой.
Ошарашенный такой вестью, поначалу Антип Никанорович не поверил лейтенанту. Он ждал, что вот-вот, со дня на день Метелицу освободят, был почти уверен, что от деревни ничего не останется, потому как там укрепилась немецкая оборона. И вдруг — свободна и цела, если немцы ушли без боя. Весть была настолько радостной, что сразу и не воспринималась. Более двух лет под пятой чужеземца, двадцать шесть месяцев терпел Антип Никанорович завоевателя на земле своей, семьсот шестьдесят дней и ночей неволи! И вот теперь, через два-три часа, он будет в своей родной хате, в своем дворе, в своей деревне — свободной, перенесшей все тяготы оккупации и уцелевшей.