Не находя слов от волнения, Антип Никанорович подскочил к лейтенанту, ухватил его за рукав и, заглядывая в веселые, прищуренные в усмешке глаза, выпалил срывающимся хриплым голосом:
— Не брешешь, сынок?
— Ну что вы, дедуня. Свободна ваша Метелица!
— Уцелела-таки… Уцелела… — повторял Антип Никанорович и часто моргал, не в силах сдержать радостных слез.
В третьем часу после полудня Антип Никанорович стоял у подъема на Лысый холм, держался за ребрину воза и не мог выдавить ни слова. Молчали все мужики, молчали дети, даже бабы не причитали, по деревенскому обычаю. Видать, и у них спазмой сдавило горло.
Метелица лежала в пепле. По бокам недавней улицы в два ряда из черных груд пожарищ торчали печные трубы, чернели деревья садов, чернели стволы верб, ровной шеренгой стояли закопченные столбы незаконченной электролинии, только где-то в середине деревни виднелось несколько чудом уцелевших хат. Местами еще курились остатки бревен, сизый дым поднимался над одинокими трубами, рваной пеленой полз над скелетами верб и растворялся в чистом, на удивление высоком небе.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
От Метелицы осталось шесть хат, правление колхоза да усадьба детдомовская. Чудом уцелела и хата Антипа Никаноровича, хотя весь двор был порушен немецкими танками. Развалена была и банька в углу сада. Бревна одной из стен изломаны гусеницами, вдавлены в землю, остальные разбросаны по саду, труба рассыпалась. При строительстве не хватило цемента, и Антип Никанорович делал кладку на глине. А от глины чего ждать? Надо было собирать по бревнышку, ставить стены, крыть заново крышу, выводить трубу. Работы немало, но и без бани на зиму глядя оставаться негоже.
Антип Никанорович потрогал холодные булыжники каменка, заглянул в топку, потоптался, вздохнул. Надо строить. И при немцах он не терпел грязи на своем теле, а теперь и богом велено блюсти себя в чистоте. До первого снега времени еще предостаточно, вдвоем с Тимофеем они справятся. Загвоздка в другом: неловко перед сельчанами заниматься какой-то банькой, когда людям жить негде, некуда притулиться от непогоды. Люди копают землянки, а он, как барин какой, баню строить собрался.
Вздохнул Антип Никанорович и еще раз вздохнул. Радоваться бы ему — дождался своих, выжил, снова стало свободным село. Только радость не в радость. А жить-то надо… И будет жить Антип Никанорович, еще пчел заведет, насадит молодых яблонь в саду, поставит новый плетень, поднимет хозяйство. Но это все — весной, а теперь вот баньку бы. Без бани и жизнь не в жизнь, особенно зимой. Сельчане не осудят.
«Строить!» — решил он. Ведь главное-то уцелело — печка с каменком. Принял решение, и на душе полегчало. С удовольствием похлопал шершавой ладонью по гладким булыжникам каменка и направился к хате.
Во дворе толпилось несколько красноармейцев с вещмешками и оружием в руках. На улице, за сломанными воротами, виднелась машина. Валет полаял немного и унялся. За войну он привык к чужим людям и стал незлым.
Пожилой старшина подошел к Антипу Никаноровичу поздоровался и попросил:
— Пусти, отец, переночевать. Стужа…
— Заходьте, заходьте, — засуетился Антип Никанорович необычно для себя. — Авось не помешаете.
— Ну, спасибо! А то уже три ночи под открытым небом. Сгорело все… — Он как-то виновато улыбнулся и кивнул остальным: — Давай!
В хате стало тесно. Восемь красноармейцев разместились кто где в трехстене, в горнице. Ксюша захлопотала у печки, готовя бульбу для неожиданных гостей, Прося принесла из погреба огурцов, рассолу, накрывала на стол.
Тимофеева хата сгорела, и он с Просей и детьми жил теперь у батьки.
Надвигался вечер, в хате потемнело, запалили керосинку. Артемка с Максимом крутились возле молоденького, лет восемнадцати, солдата и норовили заглянуть в его объемистый вещмешок. Рядом с вещмешком лежал большой складной нож с зеленой костяной ручкой, диковинный фонарик, и хлопцы надеялись увидеть еще что-нибудь необычное. Тут же стояла Анютка, тихонько смоктала свое угощение — трофейный, как сказал старшина, шоколад — и с любопытством глядела на руки молодого военного. Солдат достал две банки консервов.