Зная, что ее лица не видно в тени, Наталья не сводила глаз со своего Сергея Николаевича и, счастливая, прижималась к покатому Ксюшиному плечу. Рядом с Ксюшей было неловко за свою улыбку, за взволнованный шепот, за нечаянный смех, как будто выставлялась перед ее горем, но с собой она ничего не могла поделать — радость так и прорывалась наружу: радость за себя, за найденное наконец счастье, радость за Левенкова, за то, как он складно и умно говорит, за то, что в семье Лапицких стал близким человеком, завоевал дружбу Тимофея и деда Антипа. Ей было хорошо известно, как нелегко добиться дружбы такого человека, как Тимофей, не говоря уже об Антипе: не те мужики, что с каждым полезут целоваться. И хотя Наталье было неловко перед Ксюшей и она сдерживала свою радость, но делала это неохотно. Теперь ей надо было, чтобы и другие радовались вместе с нею.
Левенков держал себя перед Ксюшей как виноватый. Весь вечер взгляд его сторонился Ксюши, и речь постоянно сбивалась, когда рассказывал о Савелии. И Наталья переживала за него.
Левенков рассказал, как в июле сорок четвертого к ним в часть перевели Савелия, как они познакомились и быстро сдружились, а потом, ровно через четыре месяца, он его похоронил. Что перевели из штрафного, умолчал.
— Обидно погиб Савелий. Шальная пуля… — Левенков хрустнул пальцами и уперся взглядом в свои руки. — Под Варшавой было, польскую деревню брали… Орудия выкатили на самую околицу, чтобы в упор бить. Сначала его ранило в ногу. Рана легкая — месяц госпиталя, не больше. А когда санитары стали относить в безопасное место, шальной пулей… прямо на носилках. Санитары и не заметили — когда, потом уже спохватились.
— Смерть — дура, — протяжно сказал дед Антип. — Ей все одно, кого и как. Нет бы выбирала. Тут у нас один возвернулся, Захар Довбня. Ты его, видать, не знаешь… — Он пробормотал еще что-то себе под нос и умолк.
— Могилка осталась? — спросил Тимофей.
— Осталась. Да. В братской могиле его… на станции Домбровизна. Вам сообщили адрес захоронения?
— Он как, сразу?.. — спросил Тимофей и осекся, видать поняв, что об этом в присутствии Ксюши спрашивать не следовало.
— Да-да, сразу, — ответил Левенков поспешно. — Прямо на носилках, тихо, санитары даже не заметили…
При вопросе Тимофея Наталья испуганно и жалостливо прижалась к Ксюше, но Левенков утаил правду о смерти Савелия, и она, благодарная ему за эту ложь, успокоилась. Ей он говорил, что вторично Савелия ранило в живот, и умер он только на другой день в страшных мучениях.
Говорил дед Антип, Тимофей, и только Ксюша ни о чем не спрашивала, — как поняла Наталья, боялась расплакаться.
Постепенно разговор перешел на житейские темы, и голос у Левенкова выровнялся, лицо оживилось. Видно было, как нелегко ему говорить о Савелии при Ксюше.
— Оставайся у нас, мужики во как потребны! — говорил дед Антип. — Хату отстроишь, мы тебе подсобим.
— Спасибо, Никанорович. Только что я буду делать в Метелице?
— Делов тут под завязку. Вон — механизацию довести до рук. Денис все лето копается, да штой-то проку мало.
— Я, Антип Никанорович, инженер, мое место на заводе.
— Домой собираешься али как? — спросил дед Антип напрямик.
Наступило неловкое молчание. Все понимали, что означало это «домой».
— Нет, в Белоруссии останусь. Вот поеду в Гомель, работа по моей специальности найдется. Там и жить будем, — сказал Левенков, как о деле, давно решенном, и улыбнулся, взглянув на Наталью. — А… в Москву я съездить, конечно, должен. Надо объясниться. Думаю, что меня поймут.
Он не сказал: «должен съездить домой», «объясниться с женой», и Наталья благодарно и счастливо заулыбалась. Ей и самой было невдомек, когда же она, деревенская полуграмотная баба, научилась замечать такие мелочи? Может, этому и не учатся, а дано от роду каждой женщине?
— Ну, коли так, то конешно, — согласился дед Антип.
— Устраивайтесь, в гости будем ездить, — добавил Тимофей.
Засиделись допоздна. Наталье не терпелось увести своего Сергея Николаевича, но было неловко и стыдно показывать это, и она сама заводила все новые и новые разговоры, как бы демонстрируя свое спокойствие и отдаляя счастливые минуты.