— А-ре-стован?!
Вместо возмущения на лице Чеснокова появилась растерянность и, как показалось Брунову, испуг. В следующее мгновение он с видом крайнего удивления вздернул брови. Для неискушенного человека все это должно было остаться незамеченным.
«За свою шкуру дрожит, — подумал Брунов с раздражением. — Какого черта, ведь за ним ничего не числится! А может, что и есть? Интересно…»
— Да, арестован, — повторил он.
— И это серьезно, есть подтверждения его вины?
— Все материалы, которыми мы располагаем, против Лапицкого.
— Невероятно. — Чесноков встал из-за стола и, пожимая плечами, взволнованно заходил по тесному кабинету. — Это ж надо! Никогда бы не подумал…
— О чем не подумали бы?
— Ну… о том, что Лапицкий окажется предателем.
— Я этого не сказал.
— Но дело…
— Оно еще не закончено.
— Да-да, конечно, — засуетился Чесноков и еще быстрей забегал по кабинету. — И все-таки… Вот и верь после этого людям. Таким добреньким казался.
— Но вы же его давно знаете, Илья Казимирович, и уверены, что Лапицкий оклеветан.
— Ах, дорогой Павел Николаевич, разве можно быть в ком-нибудь уверенным. После этой войны, после всего, что творилось в оккупации. Как я его знаю?.. Да, знаю, по служебным делам приходилось встречаться. Он всем нравился… как работник. Вот ведь, а? Поистине, чужая душа — потемки.
— А как же его доброта? — уже не скрывая издевки, спросил Брунов.
Чесноков остановился посередине кабинета, взглянул на Брунова и сделал обиженное лицо.
— Смеетесь? Да-да, смейтесь, имеете основания. Что поделаешь, в психологии я всегда хромал. — Он уселся на прежнее место и поджал губы. — Сколько раз ругал себя за излишнюю доверчивость…
Брунов уже давно понял, что разговор этот бесполезный. Чеснокова и силком не затянешь в безнадежное дело Лапицкого. Открываться же перед ним в своих надеждах на его показания Брунов как следователь не имел права. Это бы означало подсказывать свидетелю ответы.
Узнавать ему больше нечего было, продолжать разговор не хотелось. Но все же сказал:
— А Лапицкий на вас надеялся, Илья Казимирович.
— В каком плане?
— Был уверен, что вы станете его защищать.
— Ну нет, Павел Николаевич. На каком основании — защищать? Каждый должен… должен нести ответ за свои дела. В этом смысле для меня принцип важнее старого знакомства. — Чесноков сделал ударение на слове «старого».
— Да-да, вы правы, — проговорил Брунов задумчиво. — Каждый должен нести ответ. Каждый! Ну что ж, спасибо за информацию.
Чесноков выскочил из-за стола и проводил Брунова до самого выхода на улицу, болтая при этом без умолку о посторонних вещах, как будто разговора о Лапицком и не было.
«Плохи твои дела, Лапицкий. Плохи, — думал Брунов, сидя в машине. — А этот Чесноков оказался подленьким человечишкой. Вот на кого я бы с удовольствием завел дело. Надо еще раз проверить. Только вряд ли за ним что-либо числится».
Надежды на Чеснокова не оправдались, последний шанс ускользал из рук Лапицкого. Но странное дело, чем труднее становилось положение Лапицкого, тем больше убеждался Брунов в его невиновности. А как это докажешь? Делу дан ход, теперь не остановишь, иначе тот же Малинин заведет новое дело на него, на Брунова, и будет прав. Действительно, на каком основании отпустит он Лапицкого? Этот вариант отпадал. Да и сам Брунов еще не уверен в честности учителя, доверяться же интуиции он не может. Передать дело в суд, материала достаточно? Нет, и еще раз нет! Брунов после этого перестанет себя уважать. Остается одно: найти подлинные доказательства невиновности учителя. Но где их искать? И есть ли они вообще?
Следствие затягивалось на неопределенный срок.
12
Прошло три дня. Тимофей не возвращался.
Первый день в семье Лапицких возмущались беспричинным арестом Тимофея и были уверены, что назавтра он вернется, второй день прошел в ожидании и тревоге. Прибегала учительница Елена Павловна, спрашивала о Тимофее, недоуменно разводила руками и торопилась обратно в школу. Прося не выдержала и пустила слезу. Антип Никанорович прицыкнул на нее: «Неча загодя слюни распускать». На третий день все растерянно молчали.
Вечером Антип Никанорович решил:
— Поеду в Гомель.
Артемка услышал это и пристал к деду:
— И я поеду, ни разу в Гомеле не был.
— Чего еще? — удивился Антип Никанорович.
— Ну, деда, возьми-и, — канючил Артемка. — Я нисколечки не помешаю.