Рассказывали, что это было похоже на парад в Кашине в День конституции: инженер шел словно генерал, только вид у него был такой, будто он не награды раздает, а решает, кого казнить.
— Да будет вам известно: из провинции Лукки, из Калабрии, где совершенно нет работы, не то, что у вас, готовы приехать во Флоренцию десятки, сотни каменщиков, чернорабочих. Они и не заикаются о расценках — была бы работа! Ясно? А сейчас пусть каждый из вас по очереди скажет мне, окончательное ли это его решение.
Первым в шеренге стоял Уго Париджи. Прежде он работал на кирпичном заводе, а вернувшись из армии два или три года назад и найдя свое место занятым, с большой охотой пошел на стройку. Это был жизнерадостный юноша, он играл на корнете в оркестре филармонического общества в Кальдине, вот-вот должен был стать подмастерьем каменщика и собирался зимой жениться. За время забастовки он прожил свои первые сбережения, предназначавшиеся на покупку кровати и шкафа. Париджи был дружен со всеми и всегда шел за большинством.
— Ты? — коротко бросил ему инженер.
— Я как и все, как другие…
— Другие — это также и те, что подписали заявление еще вчера вечером.
— Я говорю про этих, про нас, — уточнил Париджи. — Про тех, что стоят здесь.
— Мы не поняли друг друга. Я хочу знать твое личное мнение. Должно же оно у тебя быть — ведь ты человек, а не животное.
Париджи пожал плечами и невольно взглянул на Метелло.
— Смотри на меня, а не по сторонам.
— Но раз уж я стою в этом ряду…
— Значит, я могу брать на твое место неаполитанца или луккийца?
— Если, по-вашему, это правильно…
— Еще бы не правильно!.. А ты?
Вторым был Дуили.
— Мы просили всего по тридцать, двадцать и пятнадцать чентезимо надбавки в час. Почему вы не сказали: «Ребята, я дам вам половину, треть, десятую часть того, что вы просите»? Ни вы, ни другие подрядчики от этого не разорились бы.
— Мы-то не разоримся, а вот вас разорим.
— К сожалению, мы разорены уже давным-давно, — ответил Дуили. — Но теперь разорение довело нас до отчаяния. А это опасная вещь, инженер.
Солнце перевалило через насыпь и осветило эту сцену. Инженер надвинул шляпу на лоб и сказал:
— Мне нужно, чтобы вы отвечали «да» или «нет», а не проводили всякие сравнения. Ты? — спросил он третьего и, повинуясь течению разговора, иронически добавил: — Если бы не нужно было подписывать заявления, ты был бы уже на лесах, так что ли?
Перед ним стоял Сантино. Он был во власти проповедей дона Альбертарио и без колебаний ответил:
— Сейчас не в этом главное.
— А в чем же?
— Вы должны были бы отменить увольнения. Понимаете, у меня жена и ребенок, я пока еще даже не подмастерье, на мой заработок особенно не разгуляешься. Но ведь вы же христианин. И те, кого вы намерены уволить, тоже христиане, и у них тоже семьи… — Он смешался и добавил: — Конечно, я не умею говорить, только если они виноваты, то не больше, чем все мы, остальные.
Слова ложились одно к одному, как кирпичи, их скреплял цемент взглядов, и Бадолати натолкнулся на выросшую перед ним стену. И то ли от солнца, то ли от крови, которая прилила к голове, он почувствовал, что на лбу у него выступила испарина и острее стала боль в сердце, последнее время все чаще беспокоившая его. Он не нашел слов или не захотел ответить Сантино и шагнул дальше.
— А ты? — спросил он четвертого в ряду.
Это был каменщик из Фьезоле, которого прозвали Померо за его рыжие волосы. Он кивнул головой на Сантино и ответил:
— Так же, как он. Как сказал он.
Простые слова Сантино, как нельзя лучше успокоили души тех, кто стоял дальше. С этой минуты каждому стало значительно легче встретиться лицом к лицу с Бадолати, выдержать его взгляд и с достаточной убедительностью ответить на его вопрос. Хозяин хотел поставить их в такое положение, чтобы лицо каждого определилось раз навсегда, чтобы он чувствовал себя беспомощным, изолированным от товарищей. А повторяя то, что сказал Сантино и что, к тому же совпадало с общим мнением, можно было еще раз укрыться за коллективной ответственностью, не выдавать себя и не изменять товарищам. И по мере того, как Бадолати обходил ряд, именно там, где вместо кирпичей попадалась пустота, стена оказывалась особенно надежной.
— А ты?
— Как он.
— Ты?
— Как он.
— А ты?
— Как Сантино, то есть Меони.
— Как Померо.
— Как он.
Подошла очередь Фриани, который ответил: