— Будешь болтать — тебе станет еще жарче и ты быстрее устанешь. Разве ты забыл, дед?
— Как же забыл? Ведь я сам тебя этому учил.
— Так в чем же дело?
— Я думаю о бедном Аминте. И о Немце: удастся ли врачам сразу найти у него пулю?
— Замолчишь ли ты?
— Вон идет инженер, — сказал Фриани.
Племянник пошел навстречу инженеру и протянул ему руку, чтобы помочь подняться на последние ступеньки. Вслед за Бадолати появился маленький Ренцони, уже в третий раз взбиравшийся на леса с бадьей на плече. Его лоб был покрыт крупными каплями пота. Инженер прошел по площадке, остановился возле Метелло и вместе с ним и племянником стал проверять по чертежам, насколько правильно рабочие возобновили каменную кладку.
— Липпи, а Липпи, пособите мне, — сказал Ренцони.
Его не зря прозвали «маленьким», он был действительно мал и тщедушен. К тому же он не спал полночи, все утро пробегал и, теперь едва держался на ногах от усталости. Чтобы уменьшить тяжесть полной бадьи, Ренцони прижал ее к главной опоре, находившейся у него за спиной.
— Ну, давай! — отвечал Липпи и добавил с обычной своей насмешкой: — Вот так новое поколение! Что же ты будешь делать в армии? Как только попадешь туда, тебя сразу же отправят в лазарет.
— Это было б не плохо. А из лазарета, может, отослали бы домой. И я бы тогда смог поскорее жениться!
— Прекрасное будущее, — сказал старик. — Ну же, подавай бадью.
Маленький Ренцони уже стоял одной ногой на третьей, а другой на четвертой перекладине лестницы, так что голова его была на уровне площадки, и по-прежнему прислонялся спиной к главной опоре, возвышавшейся над лесами.
— Стой смирно, я возьму ее у тебя, — сказал ему Липпи.
Он наклонился и схватил бадью двумя руками, но поднять ее не смог — подвела поясница. Увлекаемый тяжестью бадьи, он упал на колени и попытался удержаться, уцепившись за Ренцони, который в свою очередь ухватился за главную опору и протянул старику руку. Опора накренилась, один из не укрепленных еще стыков сдал, тогда она еще резче качнулась в сторону, и маленький Ренцони упал назад, в пустоту. Старый Липпи инстинктивно попытался удержать юношу, но, едва коснувшись его, полетел вместе с ним. Два коротких крика слились в один, и оба тела разбились о камни.
Старик умер мгновенно, а маленький Ренцони — не приходя в себя, по дороге в больницу. В ту самую больницу, где из операционной вынесли навеки умолкнувшего Немца: едва была извлечена пуля, у него, как по волшебству, остановилось сердце.
Глава XXV
В то утро Чезаре и прелестная Идина уехали не попрощавшись. Эрсилия случайно открыла дверь на лестницу и увидела, что они сходят вниз: она впереди в сиреневом платье и с зонтиком, он позади, навьюченный чемоданами.
— Счастливого пути, желаю приятно провести время на пляже!
— Спасибо! — ответил Чезаре и добавил без всякой иронии — он не был на это способен и, кроме того, видимо, окончательно смутился: — И вам того же, Эрсилия, и вашему мужу.
«Могу себе представить, что она тебе наврала, несчастный ты человек!» — подумала Эрсилия.
Прелестная Идина, падая на сиденье извозчичьей коляски, казалось, воскликнула «уф!» и улыбнулась Челесте, которая махала ей рукой из своего окна.
«Итак, достаточно было пары пощечин, чтобы отправить тебя в Панкальди, — сказала про себя Эрсилия. — А когда вернешься, будет видно».
После обеда она сдала работу вдове Роини и смогла уплатить часть долга булочнику, а также купить все необходимое для ужина. Потом она пошла к матери в Сан-Фредиано и забрала ребенка. Заглянула к Анните, но не застала подруги. Дома была только ее родственница, присматривавшая за детьми.
— Разве вы не знаете, что в это время Аннита всегда бывает на фабрике?
Но если работают даже на табачной фабрике, значит, всеобщая забастовка провалилась. Никто в Сан-Фредиано ничего об этом толком не знал. Кое-где на стенах висели листовки, о которых ей говорил Метелло; но казалось, что они висят уже не первый месяц. Транспорт в центре города и в других районах работал нормально. Повсюду царило спокойствие, было жарко и душно.
Даже не жажда, а просто желание побаловать ребенка заставило ее остановиться у киоска с прохладительными напитками на площади Санта-Кроче. После этого у нее осталось всего-навсего три чентезимо.
Метелло был уже дома и сидел за кухонным столом, усталый, подавленный. Если бы Эрсилия была одна, он не встал бы, но Либеро, которого она держала в руках, тянул к нему ручонки, и отцовское сердце не выдержало. Но взгляд Метелло все еще был угрюм и мрачен, и даже присутствие ребенка не могло его смягчить. Хотя глаза его и не были красными, все-таки казалось, что он недавно плакал.