— Ты вернулся рано, — сказала Эрсилия. — Я ждала тебя к ужину. Суп я сварила еще перед уходом, ведь я знаю, что ты любишь, чтобы он как следует упрел.
На столе были приготовлены свиная колбаса, вино, несколько вишен. В кармане фартука она прятала полсигары — сюрприз, на который Метелло не рассчитывал.
— Ужинать будем позже, — сказал он. — Я забежал на минуточку. Решил заглянуть, чтобы ты не беспокоилась.
Волнуясь, он рассказал ей обо всем, что произошло с момента его встречи с пикетчиками и до последнего разговора между маленьким Ренцони и Париджи, который и передал его Метелло.
— Несчастный случай, — сказал он в заключение. — Не первый и не последний. Липпи и маленький Ренцони погибли так же, как погиб твой отец. Это может случиться с каждым, кто работает на большой высоте. Забастовка тут ни при чем. Но Немца… Немца убил полицейский агент в котелке, кажется, он комиссар. Во всяком случае, солдаты говорят, что стрелял именно комиссар. А в квестуре обвиняют унтер-офицера. И они, все как один, утверждают, что это мы их спровоцировали, что камни полетели в них раньше, чем раздался первый револьверный выстрел, и что рабочие во главе со мной и Немцем бросились на них, чтобы захватить врасплох. Это с голыми-то руками, представляешь себе! После того как Липпи и Ренцони сорвались с лесов, работа была прекращена. Мы проработали не больше получаса, потом все пошли в больницу. Там нас, «главарей», как они называют, задержали и отвели в квестуру. Я решил, что нас оттуда не выпустят. До сих пор меня в дрожь бросает.
Эрсилия сидела, сложив руки на животе, и не знала, что сказать. Потом вымолвила:
— Неужели всегда нужно расплачиваться за все такой дорогой ценой?
Он передал ей ребенка и сухо поцеловал в лоб.
— Возьми Либеро, я должен вернуться в Палату труда, там распределяют деньги, собранные по подписке. По правде говоря, — добавил он, — после того, что произошло, Дель Буоно предложил было разделить эти деньги на три части и отдать семьям погибших, но большинство с ним не согласилось. Люди были не в силах и сегодня вернуться домой без денег. Ты, пожалуй, назовешь их эгоистами. Но ведь не все живут так, как мы.
— Как мы? — переспросила она. — У меня в кармане всего несколько чентезимо, а долгов у нас сам знаешь сколько. Не говоря уже о том, что завтра вечером истекает срок очередного взноса ростовщице.
Помолчав, она добавила:
— Прости меня, я вот говорю, а сама все думаю об этих несчастных. Как бы там ни было, они погибли, и вы своей щедростью, конечно, не возместите семьям тяжелой утраты. Даже если бы вручили каждой из них по тысяче лир. Вы должны подумать о их будущем. Договоритесь о том, чтобы каждую неделю отчислять им какую-нибудь сумму, хотя бы в течение нескольких месяцев. А что сказал Бадолати?
— Он, как обычно, предложит полсотни или сотню лир, разве ты забыла, как он это делает? И то только потому, что он не такой кровопийца, как другие. Ничто не обязывает хозяев страховать нас. И потребуется немало забастовок и жертв, прежде чем мы добьемся от них этого.
— Метелло! — воскликнула Эрсилия. Закалывая булавкой штанишки мальчику, она взглянула на мужа. — Я никогда не сомневалась в твоей правоте. Только не надо пугать меня.
Побывав в Палате труда и навестив семьи погибших, Метелло через два часа вернулся домой и положил на стол тринадцать лир, которые пришлись на его долю. Стол был снова накрыт, горела керосиновая лампа, вокруг нее летал мотылек. Либеро спал на краю постели, с улицы доносились звуки скрипки.
— Ну, как они? — спросила Эрсилия, имея в виду семьи погибших. — Ты их видел, разговаривал с ними?
— Старуху Липпи очень жаль. Она все гладит его по голове и называет Джиджино, как мальчика. И даже не плачет, а только зовет его и поправляет ему волосы… Мать Ренцони — та плачет в голос, не может сдержаться. Дед сидит неподвижно на стуле, как будто его в таком виде привезли из Импрунеты. Старик наполовину парализован, он говорит заплетающимся языком: «Каждую субботу внук приносил мне сигарные обрезки. Бывало, как только получит деньги — первая мысль у него об этом…» Мы знаем, что у Ренцони была невеста, но кто она? Ее видали только издали. Кое-кто из ребят прошелся пару раз по набережной Арно, но девушки не встретил… Кого особенно жалко, так это Немца, ведь он один, как пес. Все цветы, какие только были, мы положили возле него. Жена, узнав о несчастье — ей, верно, сообщили об этом как-нибудь неосторожно, — упала без чувств, и вскоре у нее начались преждевременные роды. Сейчас она в родильном доме, завтра тебе с Аннитой надо будет туда пойти. Девочку приютили соседи. Она почти не говорит по-итальянски. Ей дадут проститься с отцом, перед тем как заколотят гроб. Они с матерью остались совсем одни — ни родных, ни близких.