После Касабланки Роан — самый бедный из моих шести городов. Это так. У бедных отброс плотный. Они выбрасывают картофельные очистки, консервные банки, бытовые предметы, купленные по дешевке и тут же выходящие из строя, а главное, неизменное ведро шлака и жженого угля, резко утяжеляющее отбросы. Довиль, самый шикарный из моих городов, первым потребовал привлечения мусорокомпрессоров для вывоза своих мудреных упаковок, пробок от бутылок шампанского, окурков сигарет с золотым обрезом, пустых панцирей лангустов, букетов аспарагуса, бальных туфель, полусгоревших венецианских фонариков. Пышный, многословный, блестящий, легкий и объемный мусор, который эти дорогостоящие машины должны перемолоть, раздавить, сжать и затем транспортировать, потому что пространство, которое занимают эти пустяки, отныне не соответствует их значению. Мертвые, они должны ограничиваться объемом бедных отбросов.
Совершенно противоположен помойный портрет Роана. Два члена городского совета заехали за мной сегодня в привокзальную гостиницу и отвезли меня на машине на несанкционированную свалку, которой все пользовались до сих пор и которую муниципалитет решил уничтожить, — по причине города-сада, который будет возведен неподалеку, — заменив свалку организованным пунктом сбора мусора. Для успешного проведения данной операции все рассчитывают на мою компетенцию.
Остерегусь выражать свое мнение в присутствии этих славных людей, чьи мысли о красоте, творчестве, глубине и свободе, наверно, близки расхожему штампу, а то и абсолютно ничтожны. Но, прибыв на край «Чертовой ямы», — как ее здесь называют, — куда Роан с помощью пяти грузовиков исторгает все свое самое сокровенное и разоблачительное, то есть, в общем, свою сущность, я испытываю сильные эмоции и любопытство. Я в одиночку отваживаюсь на вылазку в «дыру». Углубляюсь в беловатую массу, которую оцениваю со знанием дела и которая в основном состоит из молотой бумаги и пепла, но здесь представляет необычную плотность. Местами масса становится волокнистой, нитчатой, пушистой, и один из моих провожатых — издали — поясняет, что две текстильные фабрики выбрасывают очесы шерсти-сырца, который смешивается с отходами очень медленно.
— А ведь должен быть способ утилизации для всей этой шерсти, — замечает он с оттенком порицания того, что сам наверняка считает расточительством.
Ах ты мещанская мокрица! Вечный страх что-то выбросить, скупердяйское нежелание отправлять что-то на свалку. Наваждение, идеал: общество, которое бы не выкидывало ничего, где предметы существовали бы вечно и их две главные функции — производство-потребление — осуществлялись бы без отходов! Мечта о полном урбанистическом запоре. А я, напротив, мечтаю о тотальном, всеобщем выбросе, обратившем бы целый город в свалку. Но разве не это как раз и обещает нам грядущая война с обещанными воздушными бомбардировками? Не будем настаивать. Как бы то ни было, но я ценю роанский сырец, придающий отбросам сходство с твидом и заставляющий меня пересмотреть свое суждение о статусе этого города. Отбросы серые, без особого блеска, но несомненно хорошего качества…
Чуть дальше возмущение моих советников становится совершенно праведным при виде кучи книг, целой библиотеки, сваленной в беспорядке. Вскоре каждый из нас погружается в чтение какой-нибудь из этих жалких книжонок, грязных и рваных. Впрочем, ненадолго, поскольку они оказываются трудами по химии на латыни. Какие превратности судьбы привели их сюда и почему они окончили свой многомудрый путь в этих краях? Книга, пользующаяся большим спросом у старьевщиков, редко встречается в отбросах, и должен сказать, что это моя первая находка такого рода. Но вот что замечательно: мои спутники возмущаются грубостью населения, которое, не колеблясь, выбрасывает книги, — предмет в высшей степени благородный. Я, напротив, восхищаюсь богатством и мудростью свалки, где можно найти даже книги. Это именно то недоразумение, которое нас разделяет. Для моих муниципальных советников, целиком вросших в тело общества, свалка — это ад, приравненный к небытию, и ничто не внушает достаточное отвращение, чтобы заслужить выброс на нее. Для меня это мир, параллельный нашему, зеркало, отражающее то, что составляет саму суть общества, — и переменное, но абсолютно положительное значение, имеется у каждого отброса.