Эми всхрапнула и повернулась; ее светлое обнаженное плечо выглядело в лунном свете мягким. Мягким, как какой-нибудь персик-суккулент.
40
Саймон стоял у телефона-автомата, рядом с кучкой изгнанных наружу курильщиков, прямо перед входом «А» лионского аэропорта. Над терминалами поднималось водянистое октябрьское солнце. Первые самолеты уже с ревом взлетали в серый утренний воздух.
Журналист взвесил на ладони блестящие евроценты. Он всю ночь пытался дозвониться до Сьюзи, но она так и не ответила. Не случилось ли с ней чего? Где сейчас Тим? Саймон чувствовал себя виноватым, его сердце то и дело покалывало. Он узнал кое-что от того монаха в Туретте, но стоила ли овчинка выделки? Где Сьюзи? А что, если там действительно что-то случилось? Она могла быть просто на работе… нет, еще слишком рано. И Коннор. Что с Коннором? Где его теща? И Тим?..
Эти вопросы просто рвали Саймона на части.
Ему больше некому было звонить. Он уже попытался связаться со своими родителями, но и их не оказалось дома…
Значит, выбора не оставалось. Он должен попробовать позвонить в полицию. Саймон уставился на монетки. Одна, Две, три…
Он опустил монетку в прорезь автомата. Прозвучал гудок. И журналист услышал:
— Старший инспектор Сандерсон.
Саймон заговорил не сразу, он сначала глубоко вдохнул пропитанный запахами аэропорта воздух — а потом начал стремительно задавать вопросы. Тим. Коннор. Сьюзи. Коннор. Тим.
Полицейский перебил его:
— Эй, Куинн, погоди, все в порядке. Я же здесь. Успокойся. Ты в телефоне-автомате?
— Да.
— Где именно?
Саймона тут же охватили сомнения.
— Во Франции. Я выбросил мобильник. Не мог ему доверять. Не знаю вообще, кому тут доверять. Объясни, что происходит?
Сандерсон ответил очень осторожно:
— С ними все в порядке. Твои жена и сын… они в порядке. Но… в общем, события развиваются. Прошлой ночью… Я сейчас как раз направляюсь к своему начальству. Мы тебе позвоним, обещаю, буквально через несколько секунд. Какой там номер?
— Развиваются? С Коннором действительно все в порядке? Они нашли Тима?
— Коннор в полном порядке. И Сьюзи тоже. Они как в сейфе, не беспокойся. Какой там номер?
Саймон постарался подавить свою тревогу; она подпирала к горлу чистой желчью, как будто его только что вырвало. Он заткнул второе ухо пальцем, чтобы ему не так мешал шум аэропорта, и продиктовал Сандерсону цифры.
— Жди там, — сказал старший инспектор. — Я сейчас переговорю с руководством. Жди на месте и… верь мне.
Саймон кивнул и повесил трубку. И уставился на скучный стальной телефонный аппарат.
— Bonjour…
Саймон резко обернулся. Учтивого вида француз в аккуратных джинсах и светло-бирюзовом кашемировом джемпере вежливо касался его плеча; мужчина показывал на телефон и улыбался.
— Je voudrais utiliser?[86]
— Иди отсюда! — прорычал Куинн.
Мужчина растерянно уставился на журналиста.
Саймон снова грубо произнес:
— Иди отсюда! Merci fucking beaucoup![87]
Француз отшатнулся, а потом буквально бегом бросился к терминалу.
Телефон зазвонил. Саймон схватил трубку.
— Отлично… — Голос Сандерсона звучал монотонно, однако в нем слышалось сочувствие. — Я просто хотел узнать последние новости у руководства.
— Так что там за… развитие событий?
— Я поставил дополнительную охрану к твоим жене и сыну. И к твоим родителям. Так что им ничто не грозит. Никто до них не доберется — ни эти религиозные чокнутые, ни кто-либо еще. Никто к ним не прикоснется! Мы тебе не звонили, потому что старались соблюдать крайнюю осторожность после случившегося…
Журналиста наконец осенило — он понял, к чему подбирается полицейский.
И Сандерсон тут же подтвердил его догадку:
— Это Тим, Саймон. Твой брат Тим. Почему ты нам раньше ничего о нем не рассказывал?
— Я… я не знаю… не знаю почему.
Саймон содрогнулся от страшной догадки и раскаяния. Тим. Ну конечно же Тим. Почему, в самом деле, он никогда не упоминал о Тиме? Ведь Сандерсон расспрашивал его о том, кто из членов его семьи нуждается в защите, а он не посчитал Тима. Почему? Потому что он стыдился брата? Или потому, что просто не желал думать о нем? Или потому, что думал: Тим и так в безопасности, так что это не имеет значения?
Возможно, все три объяснения подходили. Спутавшись в тугой узел отрицания и боли.