Натан жестом пригласил Дэвида к столу, тут же добавив:
— Прошу, садитесь!
Они с Эми сели и оживленно заговорили с Элоизой. Девушка выглядела спокойной, даже счастливой. Или, по крайней мере, не испуганной.
Кто-то принес им корзинку булочек и печений, еще кофе, свежевыжатого сока и холодного мяса с хлебом. Роскошь стола просто ошеломляла: как будто они въехали в пятизвездочный отель, находившийся в аду.
Дэвид и Эми набросились на еду, внезапно осознав, насколько голодны. Но потом Дэвид вдруг перестал жевать, замер и вздрогнул… и сбросил кусок розового окорока со своей тарелки на сервировочное блюдо. И взял себе фруктов и хлеба. Не мяса. Мяса ему совсем не хотелось.
Келлерман наблюдал за ними, не спеша попивая кофе из фарфоровой чашки. Молчаливый, отчужденный. Рядом с ним на столе лежал очень плоский сотовый телефон. Дэвид никогда не видел таких тонких трубок.
Ангус заговорил первым:
— Ребята, пока что мы в полной безопасности. Я уже переговорил с Натаном. Бандиты не осмелятся сунуться в Шперргебит. Только не мимо охраны.
— Ты уверен?
Ангус бросил быстрый взгляд на Натана. Тот кивнул, рассеянно, что-то проверяя в своем телефоне.
Ангус снова повернулся к Дэвиду и Эми.
— Так что можете расслабиться. На денек-другой.
Дэвид чуть не рассмеялся — открыто, зло. Расслабиться?
Образ Альфонса не покидал его мысли, он как будто врезался в подкорку. Человек, сгорающий в огне, превращающийся в уголь, отчаянно кричащий в смертельной агонии… Мигель, вдыхающий запах человеческого мяса… Кагот-каннибал…
Но Дэвид, сгорбившись над тарелкой, все же закончил завтрак. Хлеб, фрукты, сыр. Никакого мяса. Они говорили о пингвинах и чайках, живущих на островах в открытом море. Элоиза сказала, что накануне нашла на пляже янтарь, прекрасный янтарь.
— И там полно агатов!
Ее энтузиазм трогал, ее детская непосредственность очаровывала, но Мартинес не мог справиться с собой. Слишком многое произошло, и он не мог просто болтать о пустяках. Не мог, и всё. Он отодвинул стул, встал и извинился, сказав, что ему нужно побыть в одиночестве. Эми посмотрела на него, Дэвид попытался улыбнуться, но это ему не удалось. И он не произнес ни слова — не хотел говорить о чем попало.
Мартинес пересек террасу и спустился по бетонным ступеням на пустой пляж. Большое промысловое судно стояло на якоре в заливе, за островами. Песок здесь был серым, он сверкал в горячих лучах солнца. Береговая линия, насколько мог видеть Дэвид, была пустынной, как лунный пейзаж. Берег запретных территорий. Последнее убежище каготов.
— Эй…
Мартинес обернулся. К нему подходил Ангус.
— Дэвид… с тобой все в порядке?
Последовала короткая болезненная пауза.
— Да, все хорошо.
Ответная улыбка шотландца была и грустной, и скептической. Он ничего не сказал. А Дэвид уже не в силах был терпеть. Он должен был признаться; ему необходимо было высказаться.
— Ангус… как ты думаешь, возможно ли… — Он с трудом выдавливал из себя слова. — Могу ли я оказаться каготом? Или потомком каготов, по меньшей мере. Я просто думаю о своем дедушке… о том, что он постоянно чего-то стыдился, чувствовал себя виноватым. Единственное, что приходит мне в голову, — он тоже был каготом. Может, узнал об этом в Гюрсе, как и Хосе Гаровильо.
Ученый вскинул голову, и его бледное, белое лицо в резком солнце Шперргебита показалось Дэвиду еще бледнее.
— А я все думал, когда ты доберешься до этой мысли.
— Ну, и?.. Что ты думаешь?
— На мой взгляд, у тебя нет никаких внешних признаков синдрома кагота, кроме разве что цвета кожи и волос.
— Я так и думал. Боже…
— Но это совсем не значит, что ты сойдешь с ума. Не наверняка. Ты можешь оказаться совершенно здоровым и нормальным, как Элоиза. А может быть, и нет.
— Боже…
— Единственный способ узнать все наверняка — генетический тест. Если хочешь, я могу это сделать прямо здесь, в лаборатории. Ты действительно хочешь знать?
Правда подступила совсем близко, и она была абсолютно невыносимой. Вроде анализа на СПИД, только бесконечно хуже. Мартинес уставился на море. На воде появилось небольшое судно, ближе, чем большое промысловое. Может, это был какой-нибудь ялик, принадлежавший местному рыбаку.
Дэвид глубоко вздохнул.
— Я сам не знаю, Ангус. Это… черт побери, это так трудно. Если честно, я жутко боюсь. Мне не хочется узнать, что я… такой же, как Мигель. Я боюсь, что не смогу вынести это.
— Само собой.
Мужчины пошли по пляжу, поддавая ногами камешки, тихо разговаривая. Ангус пребывал в меланхоличном, рассеянном настроении; он говорил о Семени Змея, о библейских сказках, о другой, специфической человеческой расе. Потом ученый вдруг остановился и уставился на грозное синее море, на маленькие островки вдали; он заговорил о ранних видах гоминидов — Homo antecessor, Homo habilis, потом о Homo floresiensis, карликовых родственниках современного человека.