Дорога к Аризкуну была самой узкой в мире: огромные каменные изгороди, состоявшие из обломков скал, высились вдоль нее, как великаны, пытающиеся загнать чужаков в угол. На западе высились все новые и новые вершины, целый их ряд прорисовывался в тумане.
— В ясный день отсюда видна Франция, — сказала Эми.
— Ну, пока что я даже эту чертову дорогу почти не вижу.
Они наконец въехали на крохотную и очень баскскую деревенскую площадь. Вокруг нее имелись обычная площадка для игры в пелоту и несколько террас средневековых каменных зданий; среди прочего выделялся большой особняк, украшенный каменным гербом. На влажном геральдическом камне красовался двуногий дракон, злобно хлещущий шипастым хвостом.
Деревня выглядела совершенно пустой. Дэвид поставил машину около особняка, на стенах которого красовались граффити, нанесенные краской из баллончика.
Eusak Presoak, Eusak Herrira.[11]
Граффити под этим слоганом были еще крупнее. Это слово, написанное традиционным угловатым, древним баскским шрифтом, было понятным.
Otsoko.
А рядом с ним была изображена черная волчья голова.
Волк.
Эми уже стояла рядом с Дэвидом и тоже смотрела на граффити.
— Кое-кто из молодых басков просто боготворит его, — сказала она.
— Но почему?
— Потому что он абсолютно беспощаден. Блестящий убийца… который приходит и уходит. Его никто не может поймать. — Эми заметно содрогнулась. И добавила: — А они восхищаются жестокостью. Само собой.
— Мигель как-то… в особенности жесток?
— Восторженно. Сладострастно. Поэтически. Испанцы мучают баскских радикалов, но Мигель пытает их в ответ. Он до чертиков пугает испанских полицейских. Даже анти-террористическое подразделение.
Эми всматривалась в граффити. Дэвид спросил:
— И что это за пытки?
На светлой челке Эми от тумана осели капельки воды.
— Он похоронил одного гражданского гвардейца в негашеной извести.
— Чтобы уничтожить улики?
— Нет-нет-нет. Мигель закопал этого человека в известь живым, по самую шею. Он, собственно, растворил гвардейца в извести. Заживо.
Она внезапно быстро пошла вперед. Дэвид догнал ее, и они вместе пошли по мокрой каменной дорожке между двумя старыми баскскими зданиями. Дэвид посматривал то налево, то направо. Потемневшие растрепанные подсолнухи украшали мокрые деревянные двери, бесцеремонно прибитые к доскам. Некоторые кусты чертополоха, росшие на обочине, были подстрижены так, что напоминали людей; создавалось впечатление, что кто-то соорудил из чертополоха карликов.
Тишина в этой деревне действовала на нервы. Когда Дэвид и Эми шагали сквозь липнущий к ним туман, единственным звуком было эхо их собственных шагов.
— Куда, черт побери, все подевались?
— Убиты. Умерли. В Америке.
Они дошли уже до конца дорожки. Дома разошлись в стороны, Дэвид и Эми оказались в окружении камней и кустов. Где-то неподалеку находилась Франция, и океан… и города, и поезда, и аэропорты…
Где-то.
И вдруг в тумане возникла церковь. Очень старая, сложенная из серого камня, она возвышалась над ущельем, заполненным туманом. Окна в ней были высокими и узкими. Место, где она стояла, выглядело чрезвычайно суровым.
— Не слишком приветливый вид. И это дом Божий?
Эми толкнула заржавевшую железную калитку.
— Здешние церкви часто выглядят именно так. Их обычно строили на местах древних поселений, там, где располагались языческие святилища. Возможно, ради особой атмосферы.
Дэвид остановился в полном недоумении. Старые круглые камни, похожие на колеса, установленные на квадратные основания, красовались вдоль дорожки к церковной двери. Все эти камни были помечены знаком lauburus — загадочной и вечной свастикой. Дэвид никогда прежде не видел круглых надгробных камней.
— Попробуем войти? — предложил он.
Они дошли по скользким булыжникам до скромной деревянной двери церкви. Она была черной, старой, мокрой — и запертой.
— Черт побери!
Эми повернула налево, вокруг церкви, кутаясь в туман. Дэвид поспешил за ней. Они нашли вторую дверь, еще меньше первой. Девушка повернула ржавую ручку; дверь открылась. Мартинес ощутил касание влаги к шее; было уже холодно, к тому же сумеречно. Ему захотелось оказаться в помещении.
Но внутри церковь оказалась такой же непривлекательной, как и снаружи. В ней было сыро и темновато, ряды деревянных сидений ничто не украшало. Вонь гниющих цветов ударяла в нос; пять окон, украшенных цветными витражами, свободно пропускали и холод, и туманный дневной свет.