— Мне очень жаль, Эми.
— Не стоит сожалеть. Это не было изнасилованием. Это было просто отвратительно. Когда-то я была влюблена, и я не могу себя простить за это. Но он собирался тебя убить. Возможно, перед этим ему хотелось тебя помучить… И так далее.
— Так он… — Дэвид не знал, как сформулировать свой вопрос. — Он болен? Я хочу сказать, он, несомненно, настоящий ублюдок, но что-то чувствуется во всем этом… еще что-то.
— Кто знает?.. Возможно, он психопат. У него иногда бывает лицевой тик, так что я уже думала об этом. И этот его сон, и безжалостное половое влечение… Ему обычно хотелось секса по пять-шесть раз за день. Где угодно. И при этом постоянно… — Эми поморщилась и продолжила: — Ну, я уже говорила. Связывать. Кусать. Резать. И еще похуже. Ты понимаешь.
— Ну да…
Дэвид протянул к ней руку; не сводя глаз с извилистой дороги между холмами, он коснулся ее пальцев. И потом несколько километров просто молчал.
А потом у него возник вопрос, который напрашивался сам собой. Тот же самый вопрос, что и прежде.
— А теперь мы можем обратиться в полицию?
— Нет.
— Я так и знал, что ты это скажешь.
Эми вежливо улыбнулась.
— Конечно, знал. Но это действительно так. Никакой полиции. Это главное, чему меня научил Хосе. Когда дело касается басков, полиции нельзя доверять нигде, ни по какую сторону границы. — Она еще раз вежливо, напряженно улыбнулась Дэвиду. — Ты знаешь, что в Стране Басков постоянно находятся пять разных полицейских подразделений? И все они опасны. Среди них есть убийцы из Испании. Кое-кого внедрила в полицейские ряды ЭТА. Так что мы можем просто снова оказаться в большой опасности.
— Да, но мы во Франции.
— Никакой разницы. Давай просто… куда-нибудь сбежим, скроемся. Подумай об этом.
Дэвид на некоторое время умолк. Возможно, Эми была права; вообще-то он подозревал, что она ошибается, но после нескольких последних часов ему уже не хотелось расспрашивать девушку или как-то давить на нее, требуя, чтобы она делала то, что он считал нужным. Они теперь просто ехали, и их согревало теплое солнце, и они ехали, ехали…
Потом Дэвид и Эми поменялись местами. Мартинес был твердо убежден в том, что им следует направиться дальше на север и восток, в глубь Гаскони, подальше от Испании. К следующим городам, помеченным на карте. Савин. Кампань. Лю-Сен-Саво.
Он знал, куда они едут, потому что теперь куда более решительно, чем раньше, был настроен на то, чтобы узнать всю правду о церквях, помеченных на карте его деда. Дикость и ужасы последних дней лишь утвердили его уверенность в этой цели. И к собственному удивлению, Дэвид осознал, что его волнует скорость развития событий, гонка, поиск логического, разумного объяснения всему. Наконец-то в его жизни появилась трудная цель, его существование перестало быть вялым, он обрел направление — после доброго десятилетия медленного распада личности и апатии; это было похоже на то, как если бы он успел запрыгнуть в самый последний поезд после того, как бессмысленно валялся на каком-нибудь пляже.
Знала ли Эми, куда им ехать? Наверное, возможно… кто знает? Она как будто дурачила его и в то же время открывалась перед ним. Она была похожа на глубокое горное озеро, полное обманчиво прозрачной воды. Когда Эми говорила, она была честна и искренна, и он думал, что может видеть все: видеть до самого дна, до последнего камня. Но когда Дэвид нырял в эту воду, он осознавал правду. Он мог утонуть в этой холодной бесконечной воде, ее глубины оказывались бесконечными.
В общем, пока они просто ехали.
Но вокруг была большая пустынная страна, и узенькие французские дороги несли на себе только тракторы и фермерские грузовики. Несколько часов подряд они катили мимо сонных деревушек и заброшенных басконских ферм, мимо домов, украшенных самодельными вывесками, приглашающими остановиться и отдохнуть. В усыпляющем полуденном свете Дэвид вдруг заметил, что снова углубился в воспоминания, на этот раз о своем детстве. О том, как в ясный день играл в регби со своим отцом… он помнил его радостную улыбку; помнил острый запах кожаного мяча, как тот прикасался к его ладоням… Их большая собака вертелась тут же на лужайке. Счастье. А потом — печаль.
Наконец они остановились у большого супермаркета на въезде в Мюлон, где в одиночестве устроились в стерильном кафе, чтобы съесть croquet monsieur и salade verte[23]; потом они купили кое-что из одежды и зубную пасту, молча поглядывая друг на друга через проход между полками супермаркета. Они были беженцами, они скрывались. И неужели они не могли доверять даже полиции?