«Почему?» – подумала Матильда. Ее желудок бурлил от гнева, когда она смотрела, как Шон направляется к Эшли. Почему она? Но Матильда знала почему. Она знала, что подобное притягивает подобное, и Шон с его совершенством и справедливостью был королем, а Эшли была королевой.
Пчелиной королевой.
Матильда поднесла руку ко рту, белокурая прядь пепельных волос обвилась вокруг указательного пальца. Отец научил ее ловкости рук и искусству отвлечения внимания, которые, как он сказал ей давным-давно, необходимы, когда живешь в мире заклинаний и магии. Матильда могла вырвать прядь волос или сорвать браслет-оберег лучше, чем Плутишка Робин. Все еще держа руку у рта, Матильда глубоко дышала, сосредоточившись на Эшли, сидящей в центре кафетерия.
– Поднимайся изнутри. Моя боль – твоя, – прошептала она. Зрение обрело четкость, и Матильда со свистом выдохнула, переставляя содержимое своего подноса и каждые несколько секунд поглядывая на Эшли. Ее так называемые друзья цеплялись за каждое банальное слово, когда девушка использовала на них свою собственную магию. Мне так нравятся твои волосы! Уложишь мои так же? Или: Мне нравятся твои стрелки! Сделаешь мне макияж? И: мне нравится твоя куртка, одолжишь ее мне? Сначала кажется, что ты центр ее мира, но вскоре понимаешь, что все, что она говорит и делает, происходит для ее собственной выгоды.
Стать подругой Эшли казалось хорошим шагом с самого начала. Это было волнующе, когда она взяла Матильду под руку и поделилась всеми последними сплетнями, в то время как они вместе с важным видом шли по коридорам. Когда Матильда смотрела, как Эшли репетирует перед школьным спектаклем или бегает по футбольному полю, она чувствовала гордость за то, что находится в своем кругу, даже если она попала туда с помощью магии.
Однако шли недели, и Матильде надоело повсюду таскаться за Эшли, которая, кстати, училась не особо хорошо и настояла на том, чтобы Матильда ходила с ней на все внеклассные занятия: от философского клуба до музыкального театра. Вместо того чтобы по-настоящему подружиться с кем-нибудь, Эшли преследовала лишь одну цель: больше зрителей в Обществе обожания Эшли. Матильда собиралась покончить с чарами, потушив пламя, но потом Эшли ушла и обратила свое внимание на единственного человека, к которому Матильда испытывала что-то настоящее.
Шон.
Эшли продолжала смотреть через плечо на Шона, прежде чем отвернуться, оставив его качать головой и сдерживать улыбку. Их явное влечение заставило кожу Матильды покрыться мурашками от ярости, пока Эшли не откашлялась и не поднесла свои пальцы с идеальным маникюром к губам. Она нахмурилась, затем повернулась к своему соседу и открыла рот, чтобы что-то сказать, но начала кашлять, как механик средних лет после пачки «Мальборо».
«Вот оно», – подумала Матильда. В первый раз, когда она использовала магию, чтобы причинить кому-то боль, то немного нервничала, но теперь все, что она чувствовала, это прилив возбуждения от того, что ее слова и действия могут оказать разрушительное воздействие на кого-то другого. Как только она овладела заклинанием, чтобы скрыть свои шрамы, в мире не осталось ничего, что было бы для нее недоступно.
Лотти пыталась направить ее по пути естественной магии без последствий или боли: зелья для предсказаний, заклинания для исцеления, заклинания для защиты, даже талисманы для защиты от простуды. То, что Матильда делала сейчас, было намного сильнее, но она могла слышать голос матери в своей голове: «Используй магию, чтобы причинить боль другому, и ты будешь знать, что боль усиливается втрое с каждой буквой, нанесенной на твою кожу». Хотя Матильда могла скрыть свои шрамы, эта часть оставалась правдой: она все еще чувствовала боль от каждого имени, скрытого на лице, и носила ее с собой день и ночь.
– Эш? Ты в порядке, детка? – спросила одна из подруг Эшли, похлопав ее по спине.
Девушка откинулась на спинку стула, ее лицо побледнело, как луна, а широко раскрытые глаза сверлили подругу. Кашель прекратился, и ее подбородок задрожал, когда она втянула немного воздуха.
– Я… я… там что-то… что-то… ОООХХ!!!
Рука Эшли ударила по столу, разбросав столовые приборы и разбив тарелки. Скрип отодвигаемых стульев прорвался сквозь болтовню в кафетерии, когда все вокруг Эшли попятились от нее. Она схватилась за горло и скорчилась над столом, ее выпученные глаза покраснели и остекленели от паники.
Улыбка тронула губы Матильды, когда она бросила картошку фри в рот, как будто ела попкорн. При виде Эшли, которая обычно была такой уравновешенной и высокомерной, а теперь склонилась над столом, растерянная и испуганная, темное маленькое сердце Матильды запело от радости.