Когда они увидели, что вокруг все тихо, что на их пути нет никаких препятствий, они принялись хохотать над опасениями приятелей. Мало-помалу они сделались менее осмотрительны, стали пренебрегать обычными мерами предосторожности в прерии и под конец дошли даже до того, что желали стычки с краснокожими, чтобы дать им почувствовать силу своего оружия.
Так продолжалось около двух месяцев; переселенцы находились уже менее чем в десяти переходах от своей земли, куда надеялись вскоре прибыть.
Об индейцах они забыли и думать. Если порой им случалось упоминать о них на привале, прежде чем лечь спать, то единственно с тем, чтобы пошутить насчет смешных страхов их друзей, которые воображают, будто в прерии и шагу нельзя ступить, не попав при этом в засаду краснокожих.
Однажды вечером после утомительного дня переселенцы легли спать, расставив в лагере караульных — скорее для очистки совести и для того, чтобы отгонять диких зверей, чем для чего-нибудь другого.
Караульные, привыкнув к тому, что их никогда не тревожили, и утомленные дневным переходом, некоторое времени не спали, глядя на звезды, но мало-помалу сон смежил им веки, и они заснули.
Пробуждение их было ужасно.
Среди ночи человек пятьдесят черноногих под предводительством Серого Медведя прокрались в лагерь через укрепления, и прежде чем американцы могли взяться за оружие или подумать об обороне, они были уже связаны.
Тут произошла такая ужасная сцена, что перо не в силах передать ее потрясающую развязку.
Серый Медведь организовал побоище со страшным хладнокровием и беспримерной жестокостью.
Глава каравана и пятеро его слуг были привязаны голые к деревьям, их били и терзали, между тем как двух мальчиков буквально жарили на медленном огне.
Мать, обезумев от ужаса, бросилась бежать с дочерью на руках, и бежала довольно долго, но силы изменили ей, и она упала без чувств.
Индейцы догнали ее; считая мертвой, они пренебрегли ее волосами, но взяли ребенка, которого она все еще прижимала к груди с невообразимой силой. Этого ребенка принесли к Серому Медведю.
— Что с ней делать? — спросил воин, который нес девочку.
— Бросить в огонь, — коротко ответил вождь. Черноногий бесстрастно приступил к исполнению безжалостного приказания.
— Стойте! — вскричал отец душераздирающим голосом. — Не убивайте таким ужасным образом это невинное создание! Увы! Разве вам не довольно тех мук, которым вы подвергаете меня?
Черноногий остановился в недоумении и вопросительно взглянул на вождя. Тот задумался.
— Ты хочешь, чтобы твоя дочь осталась жива? — спустя минуту спросил он переселенца, подняв голову.
— Хочу, — ответил отец.
— Хорошо, я продам тебе ее жизнь. Американец содрогнулся при этом предложении.
— На каком условии? — спросил он.
— Слушай, — ответил вождь, отчетливо произнося каждое слово и устремляя на него взгляд, от которого холод проник до мозга костей несчастного, — вот мои условия; вы все в моей власти, ваша жизнь в моих руках, я могу продлить ее или сократить, и вы не в состоянии этому противиться… Однако — я сам не знаю почему, — прибавил он, насмешливо улыбаясь, — на меня сегодня нашла полоса милосердия. Твоя дочь останется жить. Но помни одно: каким бы мукам я ни подвергал тебя, какие пытки ты ни выносил бы, при первом же твоем крике девочка будет зарезана. Теперь твое дело молчать, если хочешь спасти ее.
— Я принимаю это условие, — ответил пленник. — Меня не страшат ужаснейшие пытки, лишь бы мое дитя осталось живо.
Зловещая улыбка мелькнула на губах вождя.
— Хорошо, — сказал он.
— Еще одно слово, — продолжал переселенец.
— Говори.
— Даруй мне милость. Позволь мне поцеловать бедняжку в последний раз.
— Подайте ему ребенка, — приказал вождь. Индеец поднес девочку к злополучному отцу. Девочка точно понимала, что происходит; она обхватила шею отца ручонками и зарыдала.
Крепко привязанный к дереву, тот мог только целовать ее, и целовал так, будто всю душу вкладывал в эти поцелуи.
Зрелище было чудовищным — ни дать ни взять, эпизод из бесовского ночного сборища: пять человек, голыми привязанные к деревьям, двое мальчиков, с пронзительными криками судорожно корчащиеся на раскаленных углях, и бесстрастные индейцы в зловещем свете красноватых отблесков костра — все вместе составляло самую ужасающую картину, какую могла бы создать необузданная фантазия живописца.
— Довольно! — наконец произнес Серый Медведь.
— Последний дар, последнее воспоминание… — прошептал отец.
Вождь пожал плечами.
— К чему? — заметил он.
— Чтобы смягчить жестокость казни, которую ты мне готовишь.
— Пора кончать… Надо ли тебе еще что-нибудь?
— Сделай так, чтобы моя дочь носила на шее золотую серьгу из моего уха и прядь моих волос.
— Это все?
— Все.
— Хорошо.
Вождь подошел, вынул из правого ухе переселенца золотую серьгу, отрезал своим ножом прядь его волос и с усмешкой обратился к нему.
— Послушай, — сказал он, — с тебя и твоих товарищей сдерут кожу живьем; из клочка твоей кожи я сделаю мешочек для серьги и пряди волос и ремешок, чтобы надеть его на шею девочки. Как видишь, я великодушен, я дарую тебе даже больше, чем ты просил, но только не забывай нашего условия.
Переселенец взглянул на него с презрением.
— Сдержи свое слово, как я сумею сдержать свое, палач! Приступай к пытке, и ты увидишь, как умирает храбрый человек.