— Мето 2.2 подлежит записи в большую книгу. С оговорками, — говорит он равнодушным тоном.
Всегда одна и та же тактика. Посеять сомнение во избежание слишком бурной радости.
Взгляды моих товарищей говорят мне о том, что у них никаких сомнений нет. Октавий абсолютно счастлив:
— Я не представлял, что можно еще что-нибудь изобрести. Ты просто гений, приятель!
Мы идем в душ. Тит, из команды проигравших, справедливо замечает:
— Вы выиграли благодаря моменту неожиданности, сделав вид, что мяч у пробивателя. Но если знать об этом, то отнять у вас мяч не составит труда.
— Конечно-конечно, Тит. Но признай — сегодня мы были лучшими.
Он удаляется с ухмылкой на лице. Мы его не убедили. Чуть поодаль, забившись в угол, Публий с силой трет глаза. Я тут же понимаю, что мыло здесь ни при чем. Я подхожу к Красному предателю.
— Что с тобой? Тебя что, задели во время атаки?
— Нет. После атаки, — отвечает он, чуть не плача. — Они навалились на меня сверху, когда я снимал каску. Парни из моей команды. Якобы не нарочно.
Он наклоняет голову и показывает мне рану на затылке.
— Не знаю, что им от меня нужно.
— Ну, ты же не пойдешь жаловаться Цезарю? Это было бы не очень хорошо для вашей команды. Поговори сначала с Титом. Он твой капитан.
— Может быть. В любом случае мне нужно к врачу.
— Конечно, Публий, иди к врачу.
— Знаешь, я не хочу кончить, как Спурий.
Перед сном в моей памяти всплывают картины прошедшего дня. Я чувствую, что битва началась. Провокации становятся очевидными. Надо бы охладить пыл наших сторонников как можно быстрее, иначе… что иначе?
Ответ на этот вопрос поспевает на следующий день к пяти часам утра. Боевая тревога в спальне. Детей собирают в коридорах, заставляют лечь на пол лицом вниз с закрытыми глазами, руками за спину. Слышны крики. Барабанные перепонки разрываются от свистков. Солдаты налетают на нас с истошными воплями. Некоторых из ребят грубо поднимают и проводят над ними фальшивые казни. Меня якобы душат шнурком. Хотя я и стараюсь себя убедить в том, что они здесь только для того, чтобы нас напугать, мне страшно, и на мгновение кажется, что они сейчас действительно меня убьют. Многие дети тихо плачут. Внезапно все прекращается. Солдаты собираются и уходят. Мы поднимаемся и идем в ванную. Почему они устроили все это? Что они обнаружили?
Клавдий объясняет мне правила, которые каждый должен передать тому или тем заговорщикам, кого он сам привлек на нашу сторону: прекратить всякую вербовку, смешаться с остальными и общаться как можно меньше между собой.
— А главное, — добавляет он, — если почувствуешь, что собеседник встревожен, нужно убедить его в том, что все отменяется, что все отказались от задуманного. Этот день должен пройти безупречно.
В Доме царит атмосфера уныния. Дети расплачиваются за жестокий ранний подъем. Спортивные результаты весьма плачевные. Всех охватила апатия. Я рад, что Марку не довелось участвовать в этом диком спектакле.
На обеде Фиолетовый по имени Авл садится напротив меня. Несмотря на строгие указания по соблюдению конспирации, он пытается войти со мной в контакт. Это немое, или почти немое, послание. Я должен понять по губам. Секунду поколебавшись, я принимаю решение его «выслушать». Я не слишком умею читать по губам, и в результате ему приходится повторить дважды. Он сообщает мне следующее:
— Сегодня утром я понял, что все боятся, даже ты. Я это почувствовал, когда он схватил тебя за шею. Я был совсем рядом. Но вы же не откажетесь от задуманного, так?
Вместо ответа я пристально смотрю на него тяжелым взглядом, означающим, что наше решение непоколебимо. Еще я даю ему понять, что на этом наш разговор должен прекратиться.
Он соглашается и сжимает правую руку в кулак в знак солидарности.
Вечером игра в инч не клеится, потому что все дети усталые и раздраженные. Двое сталкиваются и ранят друг друга. Итог: два перелома, ключицы и запястья.
После ужина Цезарь 2 выступает с короткой речью о нездоровом климате последних дней:
— Любое насилие будет подавлено с помощью еще более яростного насилия. Мы пристально следим за всеми, и вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.
В спальню мы возвращаемся в гробовой тишине. Я говорю Клавдию:
— До завтра. Возможно.
— Точно. До завтра, надеюсь.
Марк уже в своей кровати. Глаза закрыты. Восстанавливается. Он выжил.
Утром приходит записка: Сегодня, через десять минут после начала уроков. В кабинете никого не будет.