— Юпитер выбрал это место, чтобы спрятаться от всех, поскольку он похитил нас у наших семей и знает, что нас разыскивают…
— Чтобы никто нас не нашел?
Тут я понимаю, что сказанное мной — скорее догадка, чем известный мне факт.
— А зачем он вообще, этот Дом?
— Похоже, один из мотивов Юпитера мне известен. Думаю, он хотел создать мир, соразмерный его сыновьям, Ромулу и Рему, ведь, несмотря на их годы, внешне они остались детьми. Может, Юпитер хотел, чтобы они не слишком страдали от своей неразвитости.
— И сотни детей терпят все эти муки ради его отпрысков?
— Ну да.
— Так почему же он держит Ромула при холодильнике?
— Думаю, Ромул быстро понял, что живет в мире лжи. Наверное, Юпитер боялся, что он все раскроет своему брату; а может, он пытался сбежать.
— Ну а Рем? Думаешь, он все еще ни о чем не догадывается?
— Да, у него детский ум и тело ребенка, несмотря на высокий рост. Он, мне кажется, вообще не склонен задаваться вопросами.
— Считаешь, это всего лишь одна из причин существования Дома?
— Да. Если бы все было затеяно только ради сыновей, было бы достаточно дюжины детей, одного наставника, нескольких помощников и домика в уединенном месте. Но Дом — огромная организация, и он предназначен для чего-то еще. Зачем нужны шестьдесят четыре ребенка, десятки охранников и слуг? Зачем терпеть, а возможно, и защищать жизнь Рваных Ушей, которые кормятся благодаря Дому? Заметь, я говорю тебе только о той малой части, которая мне известна; мы не знаем, сколько еще людей работает в лабораториях, в больнице и во множестве других мест, о которых мы понятия не имеем!
Мы снова на побережье. Надеваем перчатки. Колченогий разбивает нас на группы и показывает участки, которые надо обследовать. Я оказываюсь в группе вместе с Титом и одним из побережников, имени которого не знаю. Возможно, он немой, поскольку то и дело прибегает к языку мимики и жестов. Мы следуем за ним. Урожай довольно серьезный. Мы находим множество птиц, застрявших между скалами. Некоторые из них еще живы. Наш вожатый добивает их ударом сапога. На всякий случай мы давим и рачков, которые ползают поблизости от трупов. Когда мы снова собираемся вместе, я ловлю на себе пристальный взгляд Марка. Подхожу к нему. Он выжидает, пока мы не останемся наедине.
— Я только что заглянул в одну пещерку и вдруг услышал детский голос, ребенок кричал. Голос шел из самой глубины. Я подозвал других из моей группы, но пока они шли, голос умолк. Я было подумал, что мне послышалось, или может, это было эхо. Но когда остальные разошлись, голос зазвучал опять, он стал отчетливей.
— Ты разобрал слова?
— Не знаю, поверишь ли ты мне. Он звал меня по имени.
— Что именно ты слышал?
— «Олив! Олив! Иди ко мне!»
— А ты уверен?
На лице моего друга нет и тени сомнения. Я в замешательстве. Марк убежден, что Оливье — его настоящее имя, то, которое у него было до того, как он попал в Дом. Я собираюсь задать ему единственный вопрос, который помог бы приподнять завесу тайны, но он опережает меня:
— Лишь ты один знаешь мое настоящее имя, Мето!
— Ты пытался пойти на голос?
— Пытался, но Тит крикнул, чтобы я возвращался. Он сказал, что так глубоко в пещеру птицы не залетают и что пора догонять остальных. Но мне хотелось бы сходить в эту пещеру с тобой.
Я не успеваю ответить, чувствуя, что товарищи косятся на нас с подозрением. Наши тайные переговоры возбуждают их любопытство. Я улыбаюсь, и мы возвращаемся к остальным. Тит спрашивает:
— О чем вы там секретничали?
— Мы обсуждали эту птичью болезнь, — не моргнув глазом отвечаю я, — откуда она взялась и насколько опасна для людей. В общем, нам от нее как-то не по себе.
— Доверьтесь старейшинам. Они знают, что делают, — говорит Тит.
— Вот-вот, доверьтесь, — поддакивает главарь побережников. — Все меня слушают? Прежде чем сядем обедать, надо собрать хворосту и сжечь мертвых животных. Не разбредайтесь далеко и ходите группами. Встречаемся через четверть часа.
Сейчас или никогда. Мы подхватываем по пути Октавия. Клавдий понимает, что мы что-то затеяли, и уводит Тита в другую сторону. Мы бежим за Марком. Входя в пещеру, просим Октавия собрать несколько веток для отвода глаз и постоять на стреме.
Проход быстро сужается, и мы вынуждены протискиваться на четвереньках друг за другом. Вскоре мы останавливаемся, чтобы прислушаться. Я ничего не слышу. Марк оборачивается и шепчет:
— Отползи чуть назад и не шевелись. Мне кажется, он хочет, чтобы я был один.
Не дожидаясь моего согласия, Марк продолжает путь. Как только он скрывается из виду, мне становится не по себе. А вдруг это ловушка? Ожидание кажется бесконечным. Внезапно я слышу душераздирающий вопль. За несколько минут добираюсь до Марка. Он лежит без сознания. Я волоку его наружу. Мне ужасно тяжело, его ноги зарываются в мокрый песок. Еле доползаю до выхода. Марка будто парализовало — кулаки судорожно сжаты, а на затылке виднеется кровь. Подбегает Октавий.