— Ох, мы говорили о новом диване. Затем немного о пекарне, в которой она работает. Мне не терпится попробовать круассаны.
Мама говорила быстро, и в ее глазах светился огонек. Она легко возбуждалась и становилась счастливой. Ничто не выводило ее из себя надолго.
Я сжал кулаки.
— Ты… — я сделал глубокий вдох. — Она не знает. О… том, что было раньше.
Выражение ее лица сразу же посерьезнело. Вся легкость покинула ее. Соскользнула с лица, как маска. Она выглядела постаревшей, полной печали.
Это терзало меня изнутри.
Особенно учитывая, что прошло так много времени с тех пор, как я в последний раз видел боль в ее глазах. После случившегося, я перестал обращать на это внимание. Должен был это сделать, чтобы выжить.
Если бы стоял, мамино горе, возможно, заставило бы меня отступить на шаг назад.
— Не хочу, чтобы она знала, — твердо говорю я. — Знаю, что ты собираешься проводить с ней много времени и о многом говорить, но я не хочу, чтобы ты говорила об… этом.
Она уставилась на меня остекленевшими глазами, затем кивнула.
— Хорошо, милый, — мягко отвечает она. — Конечно, я ничего не скажу.
— Спасибо, — сказал я, не испытывая облегчения, потому что знал свою мать.
— Понимаю, что ты хочешь начать все сначала, — сказала она, глядя на океан позади меня. — И это замечательный город для этой возможности. Конечно, я хочу, чтобы ты был дома. Я этого не понимала, — она машет рукой в сторону окна. — По крайней мере, до вчерашнего вечера. Пока не встретила Фиону, — она печально улыбается. — Но, если оставить их позади, это не притупит боль. И
если вы начнете свой новый брак с секретов, это только навредит.
Я стискиваю зубы. Разговоры, подобные этому, похожи на гребаные лезвия бритвы у меня внутри. Годами я имел дело с этим дерьмом. С мамой, всей моей семьей, которые мягко говорят, пытаются сказать мне, что я должен чувствовать, что должен сделать, чтобы все было хорошо.
Это чертовски утомительно и приводит в бешенство.
Единственный способ выжить – это убраться к черту подальше от них всех.
— Мама, они мертвы и похоронены. Я хочу, чтобы они такими и оставались.
Моя мать вздрогнула.
— Они были частью тебя, — сказала она тихим, печальным голосом. — Та часть тебя, которая заслуживает немного света, милый.
Когда будешь готов, — она подняла руки в знак поражения и вернулась к блинчикам.
К счастью, она не стала настаивать.
И, к счастью,
происшествий.
остальная
часть
ее
визита
прошла
без
Ну, они с Фионой изменили чуть ли не весь коттедж и хихикали вместе, как старые подруги.
Потом был ужин с Норой и Роуэном, от которого мою маму невозможно было отговорить, потому что, очевидно, мать Роуэна рассказала ей все о Норе.
Мама осталась почти на неделю.
Почти неделю я спал в одной постели с Фионой.
Я держал себя и свой член подальше от нее, уверен, эта девушка не дает пустых угроз, и я был довольно привязан к своим яйцам, какими бы синими они не стали после этой недели.
Это было особенно тяжело, поскольку Фиона после вина спала крепко. И когда она крепко спала… обнимала меня.
Фиона, которая плевалась огнем и ругалась, как дальнобойщик, любила обниматься во сне. Она прижималась ко мне, как кошка, даже когда я осторожно пытался оттолкнуть ее. Она снова двигалась. Я
перестал пытаться бороться с этим, хотя и не любитель обнимашек.
Никогда не был.
Не любил, когда кто-то прикасался ко мне во сне.
Даже моя покойная жена.
Она расстраивалась из-за этого.
Я понимал, почему, и изо всех сил старался, стиснув зубы.
Мне не нужно было стискивать зубы из-за этого с Фионой. И я корил себя всю гребаную ночь.
Пришел к выводу, что это не потому, что Фиона отличалась от…
нее. А я стал другим.
В худшем смысле, конечно.
Итак, я спал с Фионой в объятиях, просыпался раньше нее – как всегда делал – шел в душ и дрочил при мысли о том, чтобы трахнуть ее в ту же секунду, как она откроет глаза.
В эти дни у меня часто был стояк. Всякий раз, когда мама была рядом, я проявлял обязанности мужа. Она следила, как ястреб.
Фиона бросала на меня свирепые взгляды и проклятия по поводу моих нежностей всякий раз, когда могла, но она тоже подыгрывала.
Мама не упоминала о моем отце, а я не спрашивал о нем.
Фиона, вероятно, уловила это и тоже не задавала вопросов.
Они стали близкими подругами, и мама поговаривала о том, чтобы снова приехать в Юпитер через несколько месяцев.