Синяки исчезли, как будто их никогда и не было, и кости в конце концов срослись, даже если не совсем правильно.
— Врачи не могли дать мне ответов на вопрос, почему это происходит, а потом сказали, что после последней потери слишком много рубцовой ткани, что я никогда больше не смогу забеременеть, —говорю. — К тому моменту я была измучена, озлоблена, сломлена и благодарна. Он никогда бы не смог заставить меня родить на свет ребенка от него, — я пожимаю плечами. — Как бы жалко ни было, это дало мне толчок развестись с ним. И это отняло много сил.
Черт, как бы я хотела прямо сейчас выпить рюмочку текилы.
Я решила, что Норе не нужно знать о том горе, которое он причинил мне разводом, о лжи, которую он распространял обо мне, о друзьях, которые, как я думала, отвернулись от меня, об угрозах убийства, о том, что мне пришлось вернуться к своей гребаной матери из-за того, что у меня не было ни цента на счету.
Да, все это чертовски жалко.
— Когда наконец получила этот листок бумаги, я продала драгоценности, которые мне удалось вывезти контрабандой, получила студенческую визу и билет в один конец… и вот я здесь, — усмехаюсь.
— Беременность и замужество – две вещи, которые почти разрушили мою жизнь десять лет назад.
В этот момент рот Норы открыт от шока, а глаза увлажняются от слез.
— Извини, это невеселая история, — шучу. — Но, по крайней мере, есть счастливый конец…
Я не уверена, что беременность и фиктивный брак можно считать «счастливым концом», но по сравнению с тем, к чему я привыкла, предполагаю, что так оно и есть.
Чувствую себя голой после того, как выложила все Норе. Я и не осознавала, насколько утомительно держать все это в себе, пока не рассказала.
— Ты прожила целую жизнь, о которой я не знала, — шепчет она, обегая тумбу, чтобы протянуть руку и сжать мою.
Грудь жжет от чувства вины.
— Прости, — говорю. — Я не могла тебе сказать. Бежала от той жизни, от того, кем была раньше. Подумала, что если не расскажу об этом тебе, самому важному человеку в моей жизни, то все это не будет реальным. Я могла бы как-нибудь забыть об этом.
Глаза Норы заблестели, когда она посмотрела на меня.
— О, милая, именно потому, что держишь все внутри, ты никогда не забудешь, не убежишь и не излечишься.
Мои кости внезапно стали хрупкими, готовыми в любую секунду разлететься на миллион кусочков.
— Можем прекратить говорить о глубоком и значимом? —спрашиваю, мой голос тише и мягче, чем когда я рассказывала всю гребаную историю. — Есть только то, с чем может справиться девушка, особенно та, у которой в организме бурлят гормоны беременности, и которая ни хрена не знает, как с ними бороться.
Нора смотрит на меня так, словно решает, нужно ли ей заставлять меня говорить дальше, затем кивает один раз.
— Что ты собираешься делать? — мягко спрашивает она.
Я барабаню пальцами по стойке, мечтая о вине, текиле или кетамине. Что угодно, лишь бы заглушить это чувство паники и страха.
— Рожать, — немедленно отвечаю. Я даже не думала, что решусь на это. Только сейчас. Тридцатипятилетняя женщина, у которой нет реальной карьеры, которой можно похвастаться, никаких сбережений, стабильной иммиграционной ситуации, и в настоящее время она состоит в фиктивном браке.
Совсем не идеальная мать.
Я не хотела быть матерью.
Это то, что я твердила себе последние десять лет. Но теперь поняла, что говорила для того, чтобы вернуть силу. Одно дело быть бесплодной и не хотеть детей. Совсем другое – быть бесплодной и хотеть их.
Ощущаешь себя отчаявшейся, бесполезной, сломленной и беспомощной.
Мне не нравится чувствовать ничего из этого. Поэтому я изменила свое восприятие. Изменила саму свою суть. Или, по крайней мере, научилась хорошо лгать самой себе.
Но я действительно хотела быть матерью. Возможно, я не такая, как Нора, которая будет печь печенье для детей, шить им костюмы на Хэллоуин и обеспечивать семейный дом, полный рутины. Но я была бы хорошей. И чуть безбашенной.
Нора хаотичный пекарь, и это у нее хорошо получается. Я буду хаотичной мамой. Но не такой, как моя мать. Не с вечным вином в руке или пустым холодильником. Нет, больше похоже на танцевальные вечеринки посреди ночи и всеобщее отвращение к правилам и домашним заданиям.
— Придется, — повторяю.
Нора кивает.
— Ладно. Это хорошо, — серьезно смотрит на меня. — Ты должна сказать Кипу.
Я хмуро смотрю на нее.
— Да, знаю, что должна рассказать Кипу, моему мужу и отцу ребенка, — говорю саркастически.
Но если быть честной, я действительно пыталась придумать какой-нибудь способ пройти через это, не сказав Кипу. Что абсолютно ненормально. Он должен знать. В конце концов он узнает, учитывая, что мы живем, спим вместе и будем женаты еще некоторое время.