Уж это точно. Он тихий, мирный и с тараканами в голове. Мне-то все равно, но я не стал бы крутить с этой дамочкой. Он становится таким мерзким, когда напьется, в самом деле мерзким, и на него нельзя положиться. Единственный, кому удается держать его в руках — это Молли. Во всяком случае, так было до сих пор, добавил он. Он звонит ей каждый божий день, если он на работе.
Молли?
Все зовут ее Моль. Уже не знаю, почему. Но ему не нравится, когда другие называют ее Молли.
А где он работает?
За городом, сказал швед. Он сделал попытку вытереть руки тряпкой, но у него были такие сухие руки, что звук напоминал скрежет наждачной бумаги. Обычно он бывает дома три раза в неделю. Тебя это интересует?
Ну.., сказал Тране.
Забудь об этом.
Тране видел, что несмотря на то, что он скреб пальцы тряпкой, они оставались такими же грязными.
Ты хочешь работать у меня? спросил швед.
Да. спасибо, ответил Тране. Очень даже хочу.
А ты не сбежишь?
Нет, сказал Тране. На этот раз нет.
Ты собираешься пробыть здесь больше трех месяцев? сказал швед. Я не возьму тебя, если ты сбежишь через неделю. От меня уже сбежало несколько работников. В прошлый раз ты продержался у меня ровно пятьдесят дней. Кстати, ты знаешь что-нибудь о генераторах? А ты можешь перемотать катушку генератора?
А ты? спросил Тране.
Швед бросил тряпку в ящик с инструментами. Он не ответил и прикурил от зажигалки. Он был небрит и обитал в комнатке за автомастерской.
Вообще-то я собираюсь здесь жить, сказал Тране.
И он на самом деле собирался. Во второй половине дня он поехал в центр города и купил книжный шкаф и кофеварку. Он расплатился чеком и спросил, есть ли поблизости мебельный магазин. У него уже было два стула, но ему понравилось кресло из искусственной кожи, немного старомодное и слишком солидное, с его точки зрения, но он все равно его купил. На противоположной стороне улицы в магазине тканей, по соседству с библиотекой, как он рассказывал Моль, когда вернулся домой, он поручил строгой продавщице сшить занавески. Табличка в витрине магазина сообщала, что для этого требовалось три дня. Она недовольно скривила губы и сделала кислую мину, поведал он Моль. Она вернулась с пляжа, у нее были мокрые волосы, она горела от солнца, она медленно подняла волосы с шеи, и он заметил маленькую родинку, почти невидимую. Это произошло за секунду до того, как он поднял руку, чтобы коснуться ее. Она была на голову выше Тране. Она почему-то была на голову выше всего. Она была на голову выше, даже когда снимала сандалии. Она была не только красивой, но и высокой. Она была стройной, высокой, а на лбу у самых волос у нее были веснушки. Она наклонялась, когда разговаривала с ним, не замечая этого. Для Тране же это ее движение было ужасным. Он не мог привыкнуть к нему, потому что оно вновь и вновь напоминало о том, что он был не просто маленьким, а очень маленьким. Когда она со скрещенными на груди руками склонялась над ним, каждое движение подчеркивало его рост и то, что он искал что-нибудь, на что можно встать. Он рассказал, что купил кожаное кресло и новый стол для кухни из чистого дерева, из дуба, пояснил он, и стулья с подушечками. Он был знаком с парнем, который разбирался в интерьерах, с архитектором, экспертом по размещению мебели в обыкновенных комнатах. Ему очень хотелось поведать ей об архитекторе, но она поднялась на второй этаж готовить обед, жареную рыбу, как понял Тране, он же направился в кухню, и неожиданно взгляд его упал на все то, что он купил в центре города. Мгновение он неподвижно стоял, глядя на коробки, которые возил за собой из города в город, потом критически взглянул на кофеварку и кресло из кожезаменителя. Он почесал в затылке и прошептал: Это не я. Это определенно не я. И он услышал голос наверху, на втором этаже, она напевала песенку из нового фильма, из вестерна, который он уже посмотрел. Со стариной Клинтом Иствудом, подумал он, что-то о переменах, новых методах, стратегиях, а мне-то что делать с этими дурацкими коробками? Он поднялся к ней спросить, есть ли в подвале кладовки. Когда она открыла дверь, он попятился. Она стояла в полутемной прихожей с лопаточкой для жарки в руках, волосы ее были убраны в полотенце, закрученное в тюрбан, и он снова поднял руку и почесал шею, а она сказала: Конечно, в подвал и направо, кладовки справа.
Потом, когда он стащил коробки вниз по лестнице, он понял, что новая квартира — это только начало. Ну что, опять? спрашивал он себя. Ты же покончил с этим. Несколько лет ты убеждал себя, что это больше никогда не повторится. Поговори со шведом. Он-то знает. Он знает больше всех о тех, кто убегает. Ты должен немедленно сделать это, сказал он, запихивая коробки в кладовку, помеченную буквой «А». Он выдохнул и улыбнулся. Естественно, все напрасно, подумал он и вдохнул сырой подвальный воздух. Он долго кашлял. В кладовке мог бы поместиться целый грузовик хлама, он взглянул на коробки и улыбнулся. Единственное, что приносит пользу, — это долговременная и всеобъемлющая стратегия, прошептал он. Тебе надо просто создать ее. Он аккуратно запер дверь ключом, помеченным красным крестом, и прикрепил его к своей связке. После этого он поднялся в квартиру, убрал все следы пребывания в ней сотрудников бюро услуг, распахнул окна, поменял карнизы и плафон в прихожей, включил телефон и позвонил на телефонный узел, чтобы проверить, все ли в порядке. Он поболтал с телефонисткой. Она оказалась квакером. О Господи, квакер, сказал он. Она смеялась так же много, как и он. Внезапно они заговорили об апостоле Павле и его путешествиях по Востоку. Только представь себе, что у него был бы телефон, сказала она и начала рассуждать о неверии и о журналистских способностях Павла, о раскаленных пустынях, разделявших религиозные общины, и о городе неподалеку от турецкого взморья. Я был там в отпуске, поведал Тране. Я ездил туда по путевке. Стояла испепеляющая жара, а я лежал на пляже под зонтиком, жевал печенье и читал английские газеты. Он помнил волны тепла, помнил, как лежал в гостиничном номере с бутылкой воды, как через два дня он взял телевизор в бюро проката, рассказал он женщине-квакеру, смех которой ему нравился, очень удачно расположенном, еще он сообщил, что ему нравится тепло, все виды тепловых волн, сказал он и задумался, а не поняла ли она его превратно. Но она все поняла правильно. Потому что пригласила его зайти на телефонный узел, когда он будет в центре. Мы могли бы сходить в турецкий ресторан, сказала она. Мне нравится турецкая кухня, сказала она. А тебе? Нет, ответил он. Я люблю селедку по-шведски, настоящую селедку, покрытую колечками лука, с пивом и анчоусами. Мне нравится подолгу сидеть за столом, перебирая колечки лука, и то, как темнеет, ты знаешь, как это бывает, когда начинает темнеть, сказал он. Длинные вечера, которые тянутся целую вечность. Длинные северные вечера с идиотскими сумерками, добавил он. Ты знаешь, как это бывает, когда чувствуешь потребность прыгнуть с веранды, сказал он. Без парашюта. Она продолжала заливаться смехом, который ему нравился, и он сказал: Хорошо, я заскочу, когда буду в центре. У меня назначена встреча с архитектором, сказал он и положил трубку. Квакер, подумал он. На телефонном узле в центре. Он навел порядок в шкафах. «Томс Сервис» не стал утруждать себя уборкой в шкафах. Он обнаружил пачку писем, которые бросил в камин, не читая, а на нижней полке, в самом углу за грязной тряпкой, лежал бутерброд с сыром. Он вытащил его, положил на кусок бумаги и отнес на помойку, как величайшую ценность. Сначала он открыл мусорный ящик, помеченный буквой «Б», и сразу понял, что это ее ящик. Среди обычного мусора — картофельных очистков, лампочек, старого утюга — лежали две пустые бутылки из-под Кампари. Она пьет Кампари, заключил он. Розовое Кампари с содовой. Не забудь. Кампари со льдом, может, с кусочком лимона. Это он видел в Греции. Он закрыл ее мусорный ящик и открыл свой, и внезапно почувствовал острый запах Кампари, который он не любил, и подумал о том, что он сможет по вечерам сидеть на веранде, пить маленькими глотками и читать газету, слушая, как она готовит ужин на втором этаже.